ЦБ: USD 96.7821; EUR 100.4991; GBP 120.2421      18+          

 

New! Срочная доставка документов (паспортов) по России (в консульства) и за рубеж
Туристические визы   Поиск авиабилетов   Горящие туры и круизы   Автопрокат за границей   Бронирование отелей   Страховки для выезда за рубеж   Сим-карты для туристов
Работа за границей   Недвижимость   Лечение за рубежом   Эмиграция и иммиграция   Образование

Кредитная карта Альфа Банка, год без процентов!

Срочное оформление банковской карты в Беларуси, надёжно.

Срочное оформление банковской карты в Киргизии, надёжно, есть SWIFT-пополнение и никаких санкций.

Срочное оформление банковской карты в Казахстане, надёжно, есть VIP-оформление с авторизацией в Москве

Завет радости

» Разговоры » 12 января 2004

ПИСАТЕЛЬ ЛЕВ ШАРГОРОДСКИЙ УВЕРЕН: «ЧУВСТВО ЮМОРА ДАРОВАЛ ЕВРЕЯМ БОГ»

   Они писали вдвоем и известность делили на двоих. Братья-соавторы Александр и Лев ШАРГОРОДСКИЕ больше тридцати лет сочиняли в четыре руки. Современники «золотого века» советского юмора помнят старую «Литературку», они умели читать ее по-еврейски, справа налево, начиная с конца, с «Клуба 12 стульев». Наверняка помнят и рассказы Шаргордских. В Советском Союзе братья напечатали их с полтыщи штук во всех крупнейших изданиях, включая «Правду». Они писали пьесы, киносценарии, эстрадные монологи и скетчи. Так продолжалось и в эмиграции, где они написали тридцать книг. На Западе их называли двумя Вуди Алленами, гроссмейстерами сатиры, блестящими наследниками Зощенко и Бабеля, философами хорошего настроения.

   А в августе 1995-го одного из них, Александра, не стало. С тех пор Лев работает один.

   – Решение уехать из страны, где смехом спасались от мрака, спонтанно или продумано?

   – Кампанию по отъезду мы начали еще в 69-м. Но собирались долго: поднимали всю огромную семью, разбросанную по городам и весям. 30 душ родни – это вам не воробей начхал...

   И все равно уезжали порознь. Сначала мы с женой, а спустя три недели – брат с семьей, с мамой и папой.

   – Почему вы выбрали именно Женеву?

   – Женева, с точки зрения иммигранта, экзотична. Я ее называю самым большим из маленьких городов. Немножко пригород Европы, но очень приятный, удобный. Что до Парижа, что до Милана – три с половиной часа. Женева – это наша дача. А живем мы в Европе, и постоянно перемещаемся, передвигаемся с места на место. Почти все дела с франкоязычными издателями, киношниками, телевидением ведем в Париже.

   – Вас принимали за диссидентов?

   – Никакими диссидентами мы не были, этот ярлык нам приклеила западная пресса: так ей было привычнее. Хотя скрытым диссидентом я был с детства. В 11-12 лет выказывал свою дичайшую ненависть к Иосифу Виссарионовичу, не помню, чем она была вызвана. Был конец 45-го – начало 46-го года, с приятелями-сверстниками мы разыгрывали какие-то сценки на эту тему...

   Перед отъездом мы с братом вовсю печатались, хорошо зарабатывали – в среднем по полторы-две тысячи в месяц, и это в те—то годы – шестидесятые,семидесятые! Так что уехали вовсе не из финансовых соображений. Просто несло нас из негатива в позитив. Мы не знали куда едем, знали только, что отсюда. У меня здесь все было нормально, я иду на премьеру в театр, прихожу с премьеры, выпиваю с друзьями, хорошая квартира... Все по анекдоту: так чего ж тебе не хватает, жидовская морда?

   Впрочем, никакого антисемитизма мы на себе не испытывали. Так, по мелочам. Во Владимире запретили нашу пьесу. Мы долго шли в театр по городу, нас сопровождал главный режиссер, по дороге останавливались, стаканчики у нас с собой были, прикладывались. Пришли хорошо набравшись. А до этого уже прошла премьера, и была прекрасная пресса. В антракте нам говорят: второй секретарь – тот, что по идеологии – приглашает вас к себе, ему очень понравилась пьеса. Пришли к нему в обком. А там у него самый настоящий бункер, как, наверно, у Сталина был, он на нас посмотрел и спросил: это вы Шаргородские? Наливает коньячку, выпиваем, и он говорит: ваша пьеса идеологически не выдержанна, вы должны своего отрицательного героя либо евреем сделать, либо исправить на положительного. Пьеса называлась «Кто тебе поверит?» На следующий день звонит режиссер, жутко перепуганный, и сообщает, что пьесу сняли. «Старик, говорю, я сразу увидел, что он антисемит.» – «Как ты можешь говорить такое по телефону?! Да он дичайший бандюк!» – кричит режиссер мне в трубку. Мы тогда этой пьесой многих поснимали с работы... Первым турнули режиссера, потом всех журналистов, которые успели напечатать положительные рецензии. А этот самый второй секретарь заявил главному режиссеру: «Пока я здесь, ни один нацмен в моем театре идти не будет». В общем, он был интернационалистом, одинаково относился ко всем меньшинствам и евреев не выделял.

   В этот же момент сняли нашу пьесу в Малом драматическом театре в Ленинграде, хотя билеты были проданы на месяц вперед. С гениальной формулировкой: «нецелесообразно». В двух других театрах наши пьесы сняли на этапе репетиций...

   Обычно на отъездные сборы давали полтора месяца, а нам надо было уложиться в две недели.

   В эмиграцию мы летели через Восточный Берлин и не были уверены, что нас не завернут обратно. Мы сидели там 6 часов взаперти, в полной изоляции и как бы оставались еще советскими гражданами, которыми уже не были.

   Приехав в Вену, мы, естественно, пошли в ХИАС. Коридор там не намного шире, чем этот стол, за которым мы сейчас сидим. И собрались там тысячи людей, стоят, даже не прижавшись друг к другу, а вмазавшись друг в друга. Одна старушка описалась прямо в коридоре – это мы успели заметить за те пять минут, что мы там были. Первое, что я увидел, войдя: вахтер орал на дряхлую старушенцию. И я сказал ему: «Перестаньте кричать». Он перестал и с любопытством посмотрел на меня. «Ваша фамилия?» – «Что вам моя фамилия?» А он здоровенный мужик. «Я вас спрашиваю, как ваша фамилия?» – «Моя фамилия Шаргородский. И что с того?» – «Господа, – обратился он к толпе, – если этот Шаргородский не покинет помещение, приема не будет.» Уходя, я был уже с этим вахтером «на ты»: «Ты мерзавец, сволочь и капо».

   Спустя полгода «Новое русское слово» опубликовало большую статью Эдика Тополя. Он, оказывается, разыскал этого типа, выяснил всю его родословную – и действительно, тот был капо!..

   На следующий день мы вернулись, и нас встретил наглый двухметровый мужик, директор. Он сидит, смотрит бумаги, головы не поднимает. Я спрашиваю: «Сесть не пригласите?» – «Сесть? А почему вы должны сесть?» Непередаваемое хамство и презрение, с которым тогда встречали в ХИАСе, не шло ни в какое сравнение с презрением и хамством, с которым мы сталкивались в Союзе. Надо отдать должное: еврей с евреем умеет вести себя очень мерзко. Так и не присев, я сказал этому начальнику: «До свиданья, Вася».

   И мы пошли в организацию «Рав тов» – «Хороший раввин». Это ортодоксы, которые были против переезда евреев в Израиль, пока не придет Мессия.

   В «Рав тов» нас встретил очень симпатичный старик с бриллиантовой биржи. Сама биржа тогда была в упадке, а он – один из немногих, которые шли в гору. Красивый такой старик, знал двенадцать языков. Он нас очаровал. «Я люблю писателей», – сказал он. И снял нам отдельную шикарную квартиру в Вене, продержал нас там полтора месяца до приезда брата и родителей. А когда мы всей семьей, 9 человек, переехали в Рим, там нас тоже ждала квартира на всю семью. В Риме нас опекал замечательный Джулиус, отставной американский шпион, в чем он сам признался. Он говорил по-русски как мы, хотя ни часа не жил в России. Он нам очень помогал, даже финансово. К нему часто приезжали друзья, он приходил к нам и просил сварить обед – борщ, пельмени, что—то от этого и нам перепадало. Мы жили очень скромно – на всех нам давали 12 долларов в день.

   С собой у нас никаких денег не было. Перед отъездом я разложил все деньги – а их у нас было очень много – по семи конвертам, пригласил семерых друзей и сказал: ребята, не выбирайте, тут все одинаково. С собой мы могли взять по 90 долларов на человека и меньше чем на 200 рублей цацек. Мебель мы отправили. Дверцу от нашего чудесного гарнитура мы запаковали вместе с коврами, но ковры они изъяли, сказав, что они ручной работы и составляют народное достояние. Мы это достояние уже лет пятнадцать топтали, причем один ковер был вьетнамский, а другой – немецкий. Так что непонятно, чье это достояние. А диван искололи какими-то острыми пиками – смотрели, нет ли там чего.

   Мы вылетали из Ленинграда вместе с двадцатью художниками, которых высылали после «бульдозерной выставки». Все поехали в Израиль – среди них не было ни одного еврея. Рядом с нами оказался старик, которому было больше 90 лет. Он тоже направлялся в Израиль. Так вот, он был в Палестине в 1914 году. Его невеста не хотела к нему приехать, и в 1916 году он вернулся к ней в Россию. И только после ее смерти в 1978 году он возвращался в Израиль...

   Через «Рав тов» мы могли двигаться только в Нью-Йорк. Туда мы и хотели. И уже должны были уезжать, но просидели в Риме больше полугода – ждали остальную родню. А отсиживаться нам помогло вот что. Наш старший сын работал переводчиком у врача, через которого проходили все евреи-эмигранты. Эта докторша имела связи в американском посольстве, и мы пару раз просили, чтобы она наши дела перекладывала в конец стопки дел эмигрантов. Это было как в Ленинграде в финскую кампанию: обратили внимание, что людей с фамилиями на какие-то определенные буквы не призывали. Оказалось, что в горвоенкомате работала небольшого росточка девочка, которой было лень влезать на лестницу, а без лестницы дотянуться до каких-то дел она просто не могла. Так она спасла от гибели очень многих...

   Но наш бывший шпион Джулиус однажды заметил, что мы слишком засиделись: «Что—то долго вам не дают визу: или ты бывший коммунист, а американцам это не нравится, или у тебя связи в посольстве. Даю вам еще месяц, и хватит». Погуляли еще немного по Италии и умотали.

   Место, которое нам досталось, – прекрасное, на берегу океана, в окружении миллионеров. Это за Брайтон-Бич, идешь по деревянному настилу в самый конец, минуя «черный» район, и упираешься в ворота, охраняемые частной полицией. Это место называется Sea Gates – Ворота в океан. Там Башевис Зингер снимал дом, когда приехал в Америку. Там и нас поселил наш «Рав тов». Пожилые евреи смотрели на нас и тихо говорили: надо же, приехали из рабской страны, должны бы быть тощими и хворыми, а эти – как нормальные люди. А мы, дескать, здесь всю жизнь, но болеем и не можем есть эту еду...

   – Как же вы очутились в Женеве? Ехали-то в Америку?

   – Вообще-то ехали в Израиль. И сегодня я немного жалею, что мы свернули в сторону.

   Переориентировались мы только в Вене – сработало советское воспитание: быть с большинством. В Вене, сходя с трапа самолета, поток делился: налево – в Израиль, направо – в Америку. Все идут направо. И мы туда же.

   Но я, конечно, несколько упрощаю. Мы с братом хотели продолжать писать. И печататься. А где еще это возможно, как не в Америке?

   Спасала моя легкомысленность и безалаберность.

   – Говорят, легкомысленность – это высшая форма мудрости.

   – Или глупости... Я очень хотел отсюда уехать, хотя, повторю, никаких видимых оснований не было. Правда, очень хотелось повидать мир.

   Но главное – в другом. Мы с Аликом хотели писать о евреях, однако если в рассказе попадалось хотя бы еврейское имя, его требовали заменить.

   Если бы я хоть на секунду задумался о том, как буду жить за границей, и усомнился, что смогу продолжать писать, то не поехал бы. Но по легкомыслию был уверен, что не пропаду. Однако и посуду мыть, как это делали многие, тоже не собирался.

   Итак, мы с женой Линой в Америке, Нью-Йорк нам очень нравится. Но брат с семьей и родителями продолжают сидеть в Риме. От дальней родственницы, уже давно жившей в Швейцарии, узнали, что Швейцария готова принять несколько больных стариков с семьями. Алик пошел с папой-инвалидом, показал кучу всяких статей о нас, и за две недели вопрос об их переезде был решен.

   И мы тоже решились на вторую эмиграцию.

   Пока наши семьи жили врозь, мы с Аликом продолжали писать – по факсу, довольно много печатались в паршивеньком «Новом русском слове», которое с нашим появлением на его страницах, как вы понимаете, очень сильно поднялось. Еще мы печатались в парочке американских журналов.

   И вот началась борьба за эмиграцию в Женеву.

   В Нью-Йорке я встречался с Максом Фришем. Он на меня орал: «Ты идиот, хочешь уехать из Америки в это захолустье!» – «Это говорите вы, самый известный швейцарец в Нью-Йорке?!» – «Это я тебе говорю, мудила!» Но он очень помог, писал письма, лично ездил в комиссариат в Женеву. А в Женеве мы встречались с Дюрренматтом, обращались к Amnesty International, во многие театральные и киношные организациям. 26 писем было направлено в нашу поддержку.

   Наконец мы получаем депешу за подписью министра юстиции Швейцарии, которая начинается словами: «Вы победили». Я охренел. Не «идя навстречу пожеланиям», не «учитывая многочисленные просьбы», не «принимая во внимание» – а «вы победили»...

   И мы приехали. В абсолютный нуль. Без беженского статуса, без пособий. Мама уже два месяца держала для нас квартиру – это с ее—то «больших» денег. Надо было сразу идти работать.

   У Лины была возможность пойти в американскую фирму: язык она уже знала, компьютерные курсы закончила в Нью-Йорке. Но выбрала большой универмаг, понимая, что там скорее начнет говорить по-французски.

   Да, на секунду вернусь в Нью-Йорк. Я там со старшим сыном участвовал в национальной переписи. Каких людей мы только не встречали! Скажем, однажды ко мне вышел абсолютно голый мужчина. Я предложил ему зайти в квартиру. «Зачем? Давайте здесь.» – «В таком виде?» – «Вас это смущает?» На следующий день я позвонил в другую квартиру, и меня встретил огромнейший араб, египтянин. Сидит, пьет коньяк и говорит: «Я тебе ничего не скажу, пока ты со мной не выпьешь». Выпили, я сказал, что спешу – мне еще много квартир надо обойти. «Да брось... Сиди, пей, я тебе расскажу про весь дом. На пятом этаже живет еврейка, ей 85, а, может, 95, но давай запишем 90. Имя у нее двойное, одно, кажется, Ривка. Ну, давай запишем: Хая-Рейзл.» Так мы «переписали» весь дом...

   – Вот живет посреди Европы, в городе Жмеринке, простите, Женеве известный писатель с женой, детьми. И что же они там имеют, с кем общаются?

   – А имеют они там удобства. Вот общение – дело сложное.

   – Оно нынче везде непростое...

   – Поначалу вокруг нас клубилось много швейцарцев. Очень быстро обнаружилось, что мы совершенно разные, ни мы им, ни они нам не интересны, движемся разными дорогами. При том, что они хорошие люди... Перешли на режим редких встреч.

   Приехав, сразу пошли к председателю еврейской общины Владимиру Соломоновичу Гальперину, внуку барона Гинзбурга. Он говорит: Лева, я же предупреждал, не надо вам сюда приезжать, вам здесь нечего делать. А мы ничего не просим, отвечаю, только просим помочь с работой. Я ведь по профессии инженер.

   – Вы готовы были начинать инженером?

   – Я ни к чему не был готов, мне надо было зарабатывать, чтобы платить за квартиру и покупать еду.

   – Родители и семья брата оказались в лучшем положении? Раз они приехали в Швейцарию как беженцы и, стало быть, имели материальную помощь. И вы сели на их беженскую шею?

   – На шее мы у них не сидели. Лина сразу пошла работать, старший получал стипендию в университете, какие-то деньги давали на младшего – школьника...

   Так вот, этот самый Гальперин заявляет: «Не знаю, чем вам помочь. Попробуйте позвонить пастору, может, он что—то сделает». – «А удобно еврею идти за помощью к пастору?»

   Дело в том, что здешняя община очень активно боролась за советских евреев: по праздникам посылали поздравительные открытки, иногда отправляли какие-то вещички. А когда собственной персоной явились евреи-писатели, их отправляют к пастору? Хороша забота.

   А пастор этот оказался замечательным человеком. Он выделил человека из своей паствы, который пошел в газеты, организовал интервью с Шаргородскими – и в городе узнали, что приехали писатели, и всем стало интересно.

   И пошло-поехало. Пришел какой-то чудик с криком: «Я такой же иммигрант, как и вы». – «Какой же вы иммигрант, вы – швейцарец.» – «Но я из немецкой Швейцарии. Приехать из немецкой Швейцарии во французскую все равно, что приехать из России. Я себя точно так же ощущаю.» И достает из кармана несколько сотенных. «За что?» – спрашиваем. «За интервью. Будущее.» Так появилась беседа с нами в главной бизнес-газете Женевы «Журналь де Женев», в четырех номерах на первых полосах.

   Потом этот пастор написал нескольким богатым евреям. Откликнулся один, Маос, директор сети самых крупных магазинов Швейцарии «Пляссет». Он отстегнул нам по тысяче франков. А сам пастор дал нам деньги на перевод первой книги.

   Часть рассказов нам перевели бесплатно. Это сделал профессор Лозаннского университета, академик Баске, блестящий знаток русской и советской литературы. Он же позвонил нам, сказал, что во Франции открывается новое издательство, что надо доперевести еще несколько рассказов, и тогда выйдет книжка.

   Наша первая французская книга называлась так: «Вы мне докажите это». Некоторые принимали ее за научный труд. Но она пошла хорошо – все 10.000 быстро разошлись.

   Мы получили какие-то деньги, был устроен бурный прием на Елисейских полях – издатели сняли весь «Фуке», пригласили несколько сот человек. На книгу вышло 70 хвалебных рецензий, в том числе в центральных газетах.

   После этого мы написали письмо на цюрихское телевидение. Через неделю – звонок: «Добрый день, это главный редактор Андрэ Камински. Мы ваши три заявки покупаем. Напишите еще три, и по одной из них мы будем снимать фильм». Мы написали четыре. Через неделю он звонит: «Ребята, вы обнаглели. Я просил три заявки. Покупаю все четыре, но только по одной делаем кино».

   Но Камински с телевидения был изгнан, по его версии – антисемитами. Это был человек с двадцатилетним циклом жизни. Родился в Женеве, в 20 лет почувствовал себя коммунистом и поехал в Варшаву, где дослужился до поста замдиректора всепольского телевидения. В 40 почувствовал себя диким антикоммунистом, поехал в Израиль, там не прижился, вернулся в Цюрих, в немецкую Швейцарию, где стал замдиректора телевидения и главным редактором. После того, как его выгнали с телевидения, он написал три книги на немецком языке – одну о своей жене, другую о своей тетушке Иде Камински (известная польская актриса и режиссер еврейского театра. – Ред.), третью «В следующем году в Иерусалиме», и стал в какой-то степени немецким классиком. Мы не встречали немца, который не знал бы Андрэ Камински. Потом у него случилось несчастье – сын разбился на мотоцикле, и через год Андрэ умер от сердечного приступа...

   – Итак, Камински купил ваши заявки, после чего был уволен. И вы...

   –...решили, что фильм ни по одной снимать не будут. Вдруг через полгода – звонок с телевидения: завтра к вам приезжает режиссер, через две недели фильм должен быть готов. И что вы думаете – фильм таки вышел.

   Практически мы в совершенстве овладели жанром заявки, что нас очень поддерживало. У нас покупали заявки и на швейцарском французском телевидении, но фильмов по ним не делали. И я как—то спросил замдиректора: Роман, ты что, из России? Зачем тебе тратить деньги на заявки и не снимать по ним фильмов? Но в конце концов и на этом телевидении один фильм сняли. Нашли известного канадского режиссера, который не пожелал сократить ни строчки из нашего 200-страничного сценария. Потом он же поставил второй фильм – «Мисс Москва».

   – Сценарии вы пишете «про нас»?

   – И «про них – у нас». «Мисс Москва», например, – о приезде в перестроечную Москву и заселении в коммунальную квартиру эмигранта из Канады. В других картинах главные герои – наши иммигранты, действие происходит на Западе.

   – Что такое статус профессионального писателя в Женеве?

   – Абсолютное ничто. Если профессиональный писатель зарабатывает хорошие деньги, его уважают – но не как писателя, а как человека, зарабатывающего хорошие деньги.

   На момент нашего отъезда из Союза советские писатели в каком-то смысле шли на втором месте после космонавтов. В Америке писатели занимают пятьдесят шестое место. В Женеве, думаю, никакого. В женевском союзе писателей столько же членов, сколько в мою бытность состояло в ленинградском СП. Но среди них есть вагоновожатые, нянечки...

   Меня долго мучили вопросом, где я работаю? Ответ «я писатель» никого не удовлетворял. «Это понятно, – терпеливо говорили, – но где вы работаете?» «В кафе», не выдержав однажды, «признался» я. «О, теперь понятно.» Это – уважаемо.

   Но нас литература обеспечивала. Шло около 50 наших радиопьес, по 28 минут каждая, на радио были «недели Шаргородских». Все пьесы были еврейские, и нам в шутку говорили: ребята, в ваших пьесах евреев больше, чем живет во всей Швейцарии.

   А гонораров от самих книг хватает на кофе. «Галимар», например, считает, что автор без денег может обойтись, ему достаточно, чтобы на книге значилось: «Галимар».

   – В чем была ваша технология писания вдвоем? Классики шутили на этот счет по-разному.

   – Наша технология была, во-первых, в непрерывной ругани. Мы постоянно пребывали в боевой позиции. Вдвоем работается медленнее, чем поодиночке. Мы сочиняли не столько фразы, сколько отыскивали слова, отвергая варианты друг друга.

   Когда смеются двое, есть надежда, что будет смеяться третий. Когда смешно тебе одному, скорее всего, больше никто и не улыбнется. Мы долго думали, много спорили, писали медленно – иногда выдавали не больше страницы в день.

   Придумывали мы по отдельности, потом сходились и начинали бодаться, громить друг друга. Чаще всего мы все же возвращались к одной из предложенных тем, но уже в совершенно неузнаваемой интерпретации. Мы старались не знать концовки: когда не знаешь, чем кончится история, чаще получается ярче, неожиданней. Иногда шли от конца. Но так работать скучнее, потому что известна дорога. Мы знали, о чем будем писать, и шли от фразы к фразе, при этом часто возникали ситуации, о которых еще час назад ты и не подозревал.

   – В вашей прозе смешное высекается прежде всего из интонации, а потом уже из сюжетного хода.

   – Вообще-то мы никогда не ставили перед собой цели писать чисто юмористические рассказы. Терпеть не могу слова «юморист», особенно когда его приклеивают к Бабелю или Булгакову.

   Разрабатывая какую-то тему, мы хотели решить что—то для себя. Но, естественно, – через смех. Любая эпоха, с моей точки зрения, лучше всего познается через смех. Скажем, лучше понять девятнадцатый век позволяет Гоголь. А что можно понять про двадцатый, не будь Бабеля, Зощенко, Аверченко, Булгакова? Я уж не говорю о гигантах – Бунине и Набокове.

   – Что—то изменилось в характере ваших литературных занятий после перемены места жительства?

   – Появилось чувство внутреннего высвобождения, раскрепощенности. Нет, мы и в Союзе никогда ничего и никого не восхваляли, боже упаси. Но наши рассказы всегда проходили с боями, их снимали с полос, рассыпали наборы. Илюша Суслов (создатель и первый главный администратор Клуба «12 стульев» «Литературной газеты». – Ред.) все время кричал: не пишите больше! мне надоело обегать 15 редакторов-цензоров с каждым вашим рассказом. А потом звонил и просил прислать еще что-нибудь. Мы ни с кем не заигрывали, но была некая граница, которую нельзя было переходить. И когда последние пару лет мы начали писать еврейские рассказы, их не печатали совсем. Одну подборку мы отправили в «Советиш геймланд» («Советская родина», журнал на идиш. – Ред.) и получили оттуда письмо: вы что, хотите, чтобы мы отправили ваши рассказы в КГБ? На что мы отправили телеграмму: не поняли, мол, что это за издательство?

   – С кем встречали Новый год?

   – С семьей. С сыновьями. Старшему уже за сорок, живет отдельно, младшему за тридцать. Оба холостяки, жениться не спешат.

   – Надо полагать, ребята уже вполне офранцужены?

   – Они – тамошние люди. Младший там вырос, его родной язык – французский, второй – английский, третий – немецкий и только четвертый – русский. Но, извините, менталитет: возможно, они слишком много времени проводят с нами... Поэтому с женевскими барышнями им сложно. Встречаться – пожалуйста, но лишь вдали заслышатся свадебные колокола – наши сыновья дают деру.

   У нас есть приятели в Женеве, но общение с ними как—то малоинтересно. Приезжают друзья из Израиля, Америки, Австралии, мы сами много ездим – обязательно два раза в год бываем в Израиле, там живет сын покойного Алика. Он в Бар-Илане читает курс по методике преподавания Торы, преподает в Цфате, стал религиозным человеком.

   В Женеве есть община потомков белогвардейских иммигрантов. Очень смешные люди: они уверены, что в курсе всего происходящего в России, хотя на самом деле абсолютно ничего не знают и не понимают. Первое, чему они взялись меня научить, – это «русского языка». Один мне сказал: вы неправильно русского языка говорите.

   Как только мы с Аликом приехали, нам вручили премию Даля. Это международная премия, которую дают только россиянам. Присуждает ее комитет во главе с княгиней Шаховской.

   Премию нам присудили, когда мы были еще в Америке. А через день после нашего прибытия в Женеву приехала княгиня Шаховская с маленькой собачкой – вручать нам премию. Был снят шикарнейший зал, около тысячи человек собрали, массу студентов. Слова говорили: «Произведения Александра и Льва Шаргородских – это... Шаргородские, как никто другой...» Премия – это грамота и небольшие деньги, которые нам тогда были очень нужны.

   Еще мы получили премию на конкурсе во Франции за лучший переводной юмористический роман.

   Года три назад в Женеве я получил швейцарскую премию. Она дается как грант – на написание новой книги.

   Что еще? Живем в хорошем спальном районе. У нас очень хорошая квартира, старший сын купил ее у вдовы главного раввина Испании. Обошлась она нам сравнительно недорого: ее очень богатый сын, уйдя на пенсию, решил писать и получил у меня несколько консультаций.

   – Вы заработали себе там пенсию?

   – Конечно.

   – Вы много ездите. Не хотелось изменить Женеве с каким-нибудь другим местом?

   – Удобнее, чем в Женеве, быть не может. Стало муторно – мы поднялись пораньше, сели в 7.50 в замечательный поезд, и в одиннадцать утра мы в Париже. Гуляем до семи вечера, садимся в поезд, и в одиннадцать вечера мы дома. Появились фантастически дешевые авиарейсы – мы в Париж и обратно летаем за 30 долларов. Это в четыре раза дешевле, чем поезд.

   Один английский предприниматель, из «наших», очень хорошо придумал: создал фирму, которая продает билеты по интернету, – за две недели можно купить билет за 30-40 долларов в Париж, Лондон, на Лазурный берег, в Барселону... А за два дня до вылета те же билеты могут стоить уже 300 долларов...

   Швейцария – очень красивая, очень демократичная, спокойная страна.

   Правда, сейчас уже появилось много иммигрантов, обстановка ухудшилась...

Беседовали Наталия ЗУБКОВА и Юрий МАРЬЯМОВ

Предыдущая статья:
Следующая статья:
К содержанию номера

Информация оказалась для вас полезной?
Поделитесь этой заметкой с друзьями:  

» Обратно к новостям »


Архив   Рубрики   Пульс   Редакция   Реклама   Вакансии [1]   Связаться с нами    Рейтинг@Mail.ru 
© «iностранец» 1993 – Распространяется бесплатно   |   Условия предоставления информации и ответственность

Учредитель: «Универсал Пресс»
Адрес учредителя: 115580 г. Москва, ул. Кустанайская, д. 6
Телефон редакции: +7 495 796-76-95
Главный редактор – И. Б. Вайс

Свидетельство о регистрации СМИ №01098 выдано Государственным комитетом Российской Федерации по печати (Роскомпечать).
Свидетельство о регистрации СМИ ПИ №77-18220 выдано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор) 30.08.2004 г.
Редакция не несёт ответственности за достоверность информации, содержащейся в рекламных объявлениях. Редакция не предоставляет справок по рекламе и рекламодателям.