Кредитная карта Альфа Банка, год без процентов!

Срочное оформление банковской карты в Беларуси, надёжно.

Срочное оформление банковской карты в Киргизии, надёжно, есть SWIFT-пополнение и никаких санкций.

Срочное оформление банковской карты в Казахстане, надёжно, есть VIP-оформление с авторизацией в Москве

iностранец #11 ( ), 3 апреля 2001 года » к содержанию номера

Голливудские садисты

» Культура » 3 апреля 2001

САМОЕ ГЛАВНОЕ ИЗ ИСКУССТВ

   Недавний московский дебют небезызвестного маркиза де Сада не оправдал надежды прокатчиков: картина «Перья» подросткам показалась чересчур «изысканной», интеллектуалам – слишком простой. Филип Кауфман (прославившийся фильмом «Невыносимая легкость бытия»), некогда ловкий конъюнктурщик, на сей раз попал пальцем в небо. Не спасли даже звезды – Джеффри Раш (Сад) и Кейт Уинтслет, известная всем по «Титанику».

   ...С одной стороны, конечно, маркиз де Сад – наше все (как ни кощунственно это звучит). Изо всего обширного наследия знаменитых литературных имморалистов, от Вийона с Лотреамоном до наших Ерофеевых (обоих) с Сорокиным, – запоминается, фраппирует, шокирует, приводит в неистовство и навевает девичьи грезы даже брутальным мужчинам – именно де Сад. Хотяѕ всего-то подвигов – высечь пару служанок (заметила как—то язвительная Симона Де Бовуар); подозреваю, что в реальной жизни этот пламенный богоборец был тишайшим человеком, изнурительно вежливым и предупредительным, отменно воспитанным.

   Не то что на письме. Хотя, с другой стороны, и на письме начинал он как человек вежливый и немного занудливый; причем писал много, подолгу, писал и утром, и вечером, и на воле, и в тюрьме, и в психушке, и в собственном поместье. Везде где придется, без конца насилуя и так, и эдак свой регулярный французский, подлежащее, сказуемое, дополнение, с нудной и долгой экспозицией, постепенно вводя – поначалу дозированно и осторожно, а потом наращивая фортиссимо – всяческие неприличности, заканчивающиеся каким-нибудь непристойным действом вроде совместного пира копрофагии (а по-нашему, по-простому, по-русски – поедания говна в хорошей компании).

   Подумаешь, делов! – скажет какой-нибудь нынешний продвинутый подросток. Вот наш Сорокин Владимир все время угощал своих героев-пионеров дерьмом, и ничего! И при этом все довольны, и не то что там в Бутырки, по этапу или в Кащенко, но и славу стяжал, тиражи огромные, критики вокруг тусуются с лакейским придыханием, на семинары да презентации зовут, интервью берут, девицы млеют и взирают, юноши потеют от восторга и прочее...

   И то правда – неромантическая у нас эпоха! Если бы, скажем, тому же Сорокину за его неприличности полагался острог и опала, то еще неизвестно, стал бы он в своем «Пире» девушку зажаривать, да так смачно, что просто хоть святых вон.

   То есть, я так понимаю, маркиз-графоман (а, надо сказать, писал маркиз все же похуже своего блистательного современника Шодерло де Лакло, тоже угодившего в Бастилию, и даже похуже нашего Сорокина) всех нас обставил и оставил далеко позади. Если понимать писательство не как профессию и режим дня, но как жизненный подвиг и казус философского упрямства.

   Тем паче что – вот парадокс-то! – этот виртуальный мучитель, что наслаждался кровью своих жертв исключительно на бумаге, не более, – сам, по остроумному замечанию Октавио Паса, был не кем иным, как мучеником. «У теоретика жестокости, – констатирует Пас, – было доброе сердце». Этот фанатик высвобожденного подсознания (причем самой смелой и неконтролируемой его части, сферы сексуальности), по сути, пострадал за Идею, отмотав почти что тридцатилетний срок за ерунду, за ничто, за клочки бумаги, где дорогие его сердцу картонные фигурки неистово совокуплялись и так и эдак, как в дешевом порномультике на быстрой прокрутке.

   Было бы за что! – воскликнет современный циник. И то правда. А вот еще деталь: этот харизматический резонер, громогласный идеалист и фанатик, перед самой своей смертью отдает странное для такого человека поручение. Мол, хочу быть похороненным тихо-тихо, где-нибудь в лесу, анонимно, «чтобы все следы моей могилы исчезли с лица земли точно так же, как, надеюсь, все воспоминания обо мне исчезнут из людской памяти».

   Блажен кто верует. Да разве такого человека вот так просто забудешь, сотрешь из памяти?! Нет, но какая скромность – паче гордости! Какой изящный жест – жил громогласно, умереть хочу тихо, как смиренный странник, калика перекатный, безвестный художник, оставивший росчерк пера на полях приходно-расходной книги! Ах, ах, какая философская кротость!

   Ничего у Вас не получится, маркиз. Всего через каких-то сто пятьдесят лет Вашу святую веру в изначальную порочность человеческой породы поднимут на щит сюрреалисты и великие философы, а самый, быть может, взыскующий из всех великих итальянцев ХХ столетия, Пьер Паоло Пазолини, попытается даже пройти сходный с Вами путь. Путь экстремы на грани безумия, по тонкому острию, что извечно пролегает между Добром и Злом.

   Смешно сказать, но Вы войдете и в прагматичное ХХI столетие, где это самое романтическое Зло настолько слилось с пресным Добром, что одно легко принять за другое (и как бы не перепутать). И станете уже достоянием не таких великих свободолюбцев, как Пазолини, но фильм-мейкеров умеренного дарования.

   Вот вроде Фила Кауфмана, режиссера во всех отношениях правильного и хорошего, заботящегося не только о скучных доходах, но и о нашем с вами культурном досуге и просвещении. Посему этот самый Фил не берется снимать кино о солдатке Джейн или рядовом Райане, а изыскивает своего героя из среды культурно-европейской – человек он все-таки с амбициями. И вроде бы все делает правильно: пьеса Дага Райта (по которой поставлен фильм Quills, «Перья» (в русском прокате – «Перо маркиза де Сада») пользуется бешеным успехом на подмостках всего мира и даже понятно почему – зрителей пленяет та страсть, с какой герой предается своему основному занятию (нет, не разврату, как можно было бы подумать, а неистовой писанине). Отнимают перья и бумагу – пишет вином на простынях, не приносят больше вина – собственной кровью; исколоты пальцы и не на чем писать – на собственной одежде; забирают одежду – диктует вслух; ВЫРЫВАЮТ ЯЗЫК – ДЕРЬМОМ НА СТЕНАХ.

   «Писатель, – говорит мой приятель-писатель, – не тот, кто пишет, а тот, кто НЕ МОЖЕТ НЕ ПИСАТЬ». Иначе можно сойти с ума. И драматург Даг Райт замечательно все это артикулировал. Только вот беда – Филипп Кауфман не из тех, кто сойдет с ума, если его отлучить от съемочной площадки. И это чувствуется. Недаром «120 дней Содома» Пазолини (навеянные романом де Сада) до сих пор невыносимо смотреть; в то время как голливудские жестокости вроде вырванного языка кажутся условным аттракционом в духе луна-парковских страшилок. Недаром Пазолини умер насильственной, непристойной смертью, а Фил Кауфман, дай ему Бог, жив-здоров и полон планов.

   Заручусь еще одной умной цитаткой. «Истину, – говорил Кьеркегор, – нельзя знать. В ней можно пребывать или не пребывать». Нужно сразу договориться, хочешь, чтобы твои персонажи ели дерьмо, – пожалуйста! Но угодишь за это на плаху или в застенок (а не в Дом творчества и в первые строчки рейтингов по разряду «писатель-имморалист»), хочешь быть Антихристианином – тоже пожалуйста. Только приготовься не к кафедре в МГУ, а к трагической судьбе и вечному непониманию.

   Ну вот примерно как Фридрих Ницше.

   Так—то.

КЕМ БЫЛ САД?

   Маркиз Донасьен-Альфонс-Франсуа де Сад родился 2 июня 1740 года в одной из самых аристократических семей Франции. Отец маркиза граф Жан-Батист-Жозеф-Франсуа де Сад был королевским наместником в нескольких провинциях Франции, послом при дворе Кельнского курфюрста, послом в России. Мать, Мари-Элеонора де Майе-Брезе де Карман, приходилась родственницей принцессе Конде. Юный маркиз получил неплохое образование в иезуитском коллеже, затем окончил кавалерийское училище, вступил в армию, воевал во время Семилетней войны. Дослужился до полковника. В 1763 году женился на Рене-Пелажи Кордье де Лонэ де Монтрей, старшей дочери президента Налоговой палаты. С женой, несмотря на проказы и будущие неприятности, у него останутся хорошие отношения, родятся двое сыновей. Более того, несколько лет чета де Сад проживет в любовном треугольнике с младшей сестрой Рене-Пелажи, канонессой Анн-Проспер де Лонэ.

   Впервые Сад арестован был в том же 1763 году за дебош в публичном доме, но через пятнадцать суток отпущен. Однако после этого случая попал под надзор «Черного кабинета», тайной полиции нравов. В общей же сложности он отсидел в тюрьмах и сумасшедших домах почти тридцать лет. Первое серьезное дело в 1768 году – по жалобе не то проститутки, не то нищенки Розы Келлер, которую маркиз привез в свой загородный дом и там высек плетью. Он отсиживает около двух месяцев и отделывается штрафом. В 1772 году происходит то, из—за чего де Сад проведет многие годы в заточении. Вместе со своим лакеем и верным конфидентом Латуром он приезжает в Марсель и приглашает четверых проституток. По составленному позднее протоколу, де Сад и Латур девиц бичевали, принуждали к оральному и анальному сексу (от последнего, по уверениям проституток, они отказались), а также угощали анисовыми конфетами с «шпанской мушкой», считавшейся тогда сильным афродизиаком. От конфет у девиц начинаются боли в желудке, они обращаются в полицию, обвиняя де Сада в попытке отравления и разврате. Маркиз и его лакей скрываются, но трибунал Прованса приговаривает де Сада к казни через отсечение головы, а Латура – к повешению. Приговор вынесен по обвинению в отравлении и богомерзкой содомии – анальный секс считался тягчайшим преступлением. После казни тела преступников должны быть сожжены. Казнь производится in effigio: сжигаются соломенные чучела маркиза и его наперсника. Через несколько месяцев его задерживают, но он бежит. Скрывается в своем родовом замке Лакост, путешествует инкогнито по Италии, где собирает ценнейшую коллекцию антиквариата. В 1777 году решив, что опасность миновала, приезжает с женой в Париж. Там его, видимо, по просьбе тещи, которую он обозвал «свиной рожей», арестовывают. Далее – шесть лет заключения в Венсеннском замке, столько же – в Бастилии. В тюрьме Сад начинает писать и пишет, пишет, пишет. Романы, новеллы, пьесы, памфлеты, философские рассуждения. Рукопись самого чудовищного его сочинения «120 дней Содома» это несколько сотен страниц, склеенных в рулон длиной более двадцати метров. Она будет обнаружена только в ХХ веке. 2 июля 1789 года маркиз начинает вопить в окно своей камеры «свободу узникам Бастилии!» За эту выходку его переводят в больницу для душевнобольных в Шарантоне, не разрешив взять вещи. 14 июля восставший народ штурмует Бастилию. В результате погрома пропадает большое количество рукописей де Сада.

   Через девять месяцев он выходит на свободу и делает политическую карьеру – становится членом Конвента, руководителем якобинской парижской секции Пик, присяжным революционного трибунала. Во время Большого террора в 1793 году помогает эмигрировать нескольким контрреволюционерам. Попадает в революционную тюрьму и чудом избегает гильотины. Выходит на свободу через год. Нищенствует, перебивается случайными заработками. Его верная спутница по всем несчастьям – некая вдова мадам Кенэ, маркиз пишет о ней: «Эта женщина – настоящий ангел, посланный мне небом».

   В 1800 он выпускает в свет памфлет «Золоэ и два ее спутника», где весьма нелицеприятно выводит первого консула Наполеона Бонапарта и его жену Жозефину Богарне. Оказывается в тюрьме, потом в сумасшедшем доме Шарантон. Здесь он проведет остаток жизни – будет писать и ставить пьесы в созданном им театре. Актеры – душевнобольные. В 1812 году, после крушения Империи, немногие, кто еще о нем помнят, обращаются к Людовику XVIII с просьбой освободить узника. Король велит оставить его в больнице. Де Сад умирает 4 декабря 1814 года.

   Впервые слово sadisme зафиксировано во французском языке в 1836 году. Но сам маркиз почти забыт. Одним из его первооткрывателей оказывается Бодлер. В начале ХХ века Гийом Аполлинер провозглашает его пионером авангарда. Им заинтересовываются философы и психоаналитики. Крупнейшие мыслители Франции – Жорж Батай, Ролан Барт, Альбер Камю, Мишель Фуко, Пьер Клоссовски – пишут о нем эссе и книги. Для одних он провозвестник психоанализа и эксистенциализма, для других политический революционер, для третьих гениальнейший писатель.

   По сравнению с тем, что вытворяли его современники из аристократических «либертинов», де Сад не сделал почти ничего. Его проступки на фоне немыслимого разврата конца XVIII века – мелкие шалости.

   Читать его тексты с целью пощекотать нервы бессмысленно. С таким же успехом можно читать телефонную книгу.

   Сад всегда считал себя, в духе эпохи Просвещения, исследователем человеческой природы. Чего стоит, например, такое его «рационалистическое» умозаключение о предпочтительности анального секса вагинальному: сечение ануса и пениса одинаковые, у вагины же сечение другое... А факт того, что в сознание масс россиян миф о «Великом Маркизе» проник при помощи Голливуда, занимателен сам по себе.

Диляра ТАСБУЛАТОВА, Никита АЛЕКСЕЕВ

Информация оказалась для вас полезной? Поделитесь этой заметкой с друзьями:

» Обратно к новостям »