Кредитная карта Альфа Банка, год без процентов!

Срочное оформление банковской карты в Беларуси, надёжно.

Срочное оформление банковской карты в Киргизии, надёжно, есть SWIFT-пополнение и никаких санкций.

Срочное оформление банковской карты в Казахстане, надёжно, есть VIP-оформление с авторизацией в Москве

Из Франции с любовью

» Разговоры » 6 февраля 2001

   Кира САПГИР родилась в Москве, закончила французский факультет Института иностранных языков. Была женой поэта Генриха Сапгира. Публиковала в СССР детские книги и сценарии, была членом Союза писателей. В 1978 эмигрировала и поселилась в Париже. Работала в русской зарубежной прессе – в «Русской мысли», «Континенте», «Гранях», «Новом русском слове», «Панораме». Была корреспондентом Французского международного радио и радиостанции «Свобода», сейчас работает на ВВС. В конце января этого года в московском издательстве «7 гвоздей» вышла ее книга «Ткань лжи», посвященная третьей волне эмиграции из России.

ДУХ НАБОКОВА И НОСТРАДАМУС

– Почему вы книгу посвятили Владимиру Максимову, писателю и издателю журнала «Континент»? В книге вы его описываете весьма нелицеприятно. Я его видел два или три раза – это, конечно, мало но впечатление осталось тягостное. Недаром его прозвищем было «секретарь парижского обкома». Да и писатель, по-моему, так себе. Та же соцреалистическая литература, только белые хорошие, а красные плохие. Мне кажется, что он если и останется в истории российской культуры, то только благодаря великолепному bon mot?

– Какому из?

– О водке. Что же вы, Владимир Емельянович, столько водки пьете? – Была бы она твердая, грыз бы.

– В том-то и дело. Эта фраза о нем говорит очень много. Чем больше я его покусываю, тем лучше понимаю, что это покусывание от любви и восхищения. Насчет того, какой он писатель, мне стыдно соглашаться, потому что я о нем писала ультрахвалебные рецензии. После этого я просто не могу сходить на низы и говорить о том, что на самом деле. Почему я ему посвятила книгу? В какой-то момент он был одним из китов, на которых русская эмиграция стояла. Это был очень разный человек. Это был пишущий человек, но с душой пахана. Эту двойственность мне и хотелось показать. У меня он редактор в законе журнала в законе. Максимов у параши никогда не спал бы.

– Вы пишете, что название книги, Ткань лжи, – по-моему, очень удачное – вам подсказал во время спиритического сеанса Владимир Набоков?

– Это абсолютная правда. Название замечательное, и я не могу присваивать себе чужие лавры.

– Кира, про вас идет слава, что вы входите в две сотни лучших французских гадалок. Более того, о вас рассказывают, что у вас дурной глаз, что вы насылаете на людей порчу. Это правда?

– Насчет порчи – не знаю. Я достаточно равнодушный человек и не могу кого-то сильно ненавидеть. Я не могу желать зла. Что касается занятий оккультизмом для меня это было любопытно. Мне было интересно, получится что-то или нет. Иногда очень даже получалось. Но изумления у меня от этого не было. Я чувствовала, что нечаянно вступила в зазеркалье, но это так и надо.

– Что вам удалось предсказать?

– В 94-м на радиостанции «Свобода», на которой я подвизалась, пока меня не выгнали, организовали передачу о картах. На нее посадили трех специалистов. Один был карточный игрок, он же шулер, поэтому его фамилию называть не буду. Другой – специалист по теории карточных игр. Как его звали, я забыла. А меня позвали в качестве гадалки. Все это организовал Игорь Померанцев. Первый вопрос Игорь задал совершенно неправильный: станет ли он когда-нибудь нобелевским лауреатом? Я ему ответила: Как вы есть мой редактор, ничего, кроме того, что будете, сказать я не могу. Потом он меня спросил, каким я вижу будущее России, это было перед Чечней. Я ответила: Кровь, огонь и слезы. Рядовой апокалипсис. Но на третий вопрос я ответила, как выяснилось, конкретно. Меня спросили, переизберут ли в 96-м Ельцина. Я уверенно сказала: да. Потом спросили, выберут ли следующего президента. Я ответила: нет, его назначат. Перед Новым, 2000 годом эту передачу отыскали в архивах и снова выпустили в эфир. Я не знаю, где кончается предвидение, где начинается логика. Но я увидела, что не позволит Борису Николаевичу обкомовская гордость видеть избранного президента.

– А еще?

– 19 августа 91-го я сидела где-то на даче под Парижем. Мне говорят – иди радио слушай. Я послушала и сказала: вернется Горбачев. И сбылось по слову моему. Мы пошли выпивать в сквот, в заброшенную фабрику, к русским художникам. Все пили и оплакивали русскую демократию. Между нами ходили французские журналисты, мечтавшие узнать, что думает русская интеллигенция о путче. Поскольку наши ребята по-французски говорить умеют плохо, высказываться пришлось мне. Они меня потом искали по Парижу с собаками и спрашивали: как вам удалось все так проанализировать? Я им рассказывала историю про одного московского знакомого наркомана. Он, когда ему не на что было купить продукт, воровал очередную икону из родительской коллекции, а потом устраивал показушное самоубийство. Но однажды он случайно сделал передозировку и превратился в труп. Горбачев, по-моему, совершил то же самое.

– Что вы предсказываете Путину и его ребятам?

– Салтыкова-Щедрина помните, Город Глупов? О власть предержащих умолчу.

– Как все-таки вы попали в список лучших прорицателей Франции?

– Не только Франции, а франкоязычной Европы. Как я туда попала, не знаю. Маркетингом моего таланта я никогда не умела заниматься. Про меня напечатали что-то в одном из оккультных журнальчиков, коих во Франции много. Потом началась экспертиза. Это как ресторанный Guide Michelin, раздающий звездочки поварам: ходят совершенно анонимные ревизоры и решают, чей мусс из лососины со спаржей вкуснее. Но я подозреваю, кто меня выбрал, – одна очень милая дама. Я долго молола языком, потом она улыбнулась и сказала: Вы совершенная прелесть? И еще одна история. В декабре 1999 года я беру интервью для газет London Info и «Наше слово» у знаменитого астролога, внука адмирала Колчака, очень подкованного в исторической науке господина. Он мне долго рассказывает о развитии астрологии от Шумера до Калифорнии, разговор заходит о Нострадамусе. Я ему говорю, что Бомбаст Теофраст похож на наших горе-геополитиков и аналитиков с их прогнозами. Чего, мол, стоит, такой вот катрен, который тут же сочиняю:

В империи, что вечно должна была стоять,
Правитель у правителя задумал власть отнять.
Недолго будет царствовать правитель сильный тот,
Наступит год двухтысячный, и власть как дым уйдет.

Потомок Колчака задумывается и говорит: А ведь правда?

ГРЕХОПАДЕНИЕ

– Эмиграцию из России вы описываете как гадюшник. Я часть ваших героев видел и нередко могу с вами согласиться?

– Простите, а где не гадюшник?

– Но считаете ли вы, что именно в эмиграции гадючечность развивается наиболее успешно?

– Видите ли, когда люди зависят от начальства, начинается вот это самое. И поймите я не говорю об инженерах или о дипломатах, тех, кто с младых ногтей привык к тому, что есть начальство и есть подчиненные. Я про нашего брата богему, о писателях, художниках, музыкантах. До отъезда из СССР они были без руля и без ветрил. Они не то что не подчинялись начальству, они его не знали. Как Адам и Ева не ведали греха. А в эмиграции они с начальством столкнулись и впали в грех. Познали начальство. Вспомните, что случилось с человечеством после грехопадения родовые муки, войны, предательства. У людей появились неведомые им качества. Эмиграция дает людям легкую возможность проявить самое плохое, но и самое хорошее если оно у них есть.

   Приезжали интеллигенты, их подкармливали, и это правильно – они ничего другого, кроме как рисовать, сочинять или петь не умели. Но от них начали требовать взгляда снизу вверх. И ничего хорошего из этого не получилось. Люди, бывшие внутренне совершенно свободными, вдруг встали в позу суслика. И это было не ради крупы, а любви ради. Оказалось, что многие любят начальство. Что начальство – их первая любовь. Я грешна – тоже вдруг полюбила начальство, но начальство меня не любило. Когда я работала в «Русской мысли», пришла моя приятельница и сказала: Тебя отсюда выгонят, в тебе слишком много жизни.

– Хорошо понимаю, о чем речь. С «Русской мыслью» я не общался, но несколько раз бывал у Никиты Струве, начальника парижской YMCA-Press, первого издателя Солженицына. Там была атмосфера морга.

– О том, что произошло в этой конторе, я говорю в моей книге мягко. Там кончают с собой. Несколько дней назад повесился Владимир Аллой. Правая рука Струве, он когда-то изгнал из Имки по приказу Солженицына старика Морозова, проработавшего там много лет и бесконечно преданного русскому делу. Морозов повесился. Так вот, Аллой, который в моей книге называется Боба Мастурбант, тоже полез в петлю. Это может казаться литературой, но на самом деле это история того, как люди превращаются в заплечных дел мастеров.

– Кира, история русской эмиграции – это сага дрязг между первой волной, второй и третьей. Первая эмиграция с презрением относилась к второй – дипи, deplaced persons, для них были поголовно деревенщиной и сотрудниками гитлеровцев – при том, что многие первые эмигранты тоже замарались. Первая и вторая волны к третьей сперва отнеслись с некоторым любопытством. Но интерес остыл довольно быстро. Сейчас накатила уже четвертая, постперестроечная волна. И нет гарантий, что не будет пятой, путинского призыва. Как русские парижане относятся к новоприбывшим?

– Я, принадлежа к третьей волне, испытываю некоторое неудобство. Для новоприбывших мы – хорошо устроившиеся люди.

– Вы имеете в виду, что пришельцы четвертой волны – это в основном экономические иммигранты?

– Я скажу вот что. Я их презираю. Когда меня спрашивают, почему я уехала, я отвечаю – от безысходности. Я чувствовала себя мухой под стеклянным колпаком, и мне этот колпак было необходимо пробить. Если бы тогда можно было ездить туда-обратно, я не совершила бы этот отчаянный шаг. И не только по причине осторожности. А эти люди устроили вроде бы демократию, черт подери, а потом сматываются. Это же смешно натворили, так расхлебывайте кашу. Когда я вижу людей, хнычущих по поводу того, что им нечего есть, я говорю: бедный человек в Париж сейчас не попадет. А может, у тебя на Фрунзенской набережной четырехкомнатная квартира, которую ты американцам сдаешь?

– А может, он настолько болван, что ради Парижа квартиру продал?

– Может, болван. Но он всегда может вернуться. Так вот, эти ребята к нам относятся как? Хорошо вам, гады. Устроились. На тепленьких местечках сидите. За это, с их точки зрения, тепленькое местечко нам все плевали вслед. Но это их не интересует, они этого не помнят? Так что, за редчайшими исключениями, я этих людей не люблю. К тому же, как правило, в Париже сейчас оказываются отморозки. Уголовники. Проститутки, которые к тому же этим гордятся. Какие-то люди, записавшиеся в Иностранный легион, чтобы приземлиться. Их даже оттуда выгоняют за бездарность. Иногда среди них появляются очень симпатичные ребята, понимающие, что они по собственной воле выбрали себе эту долю. Они не жалуются, но таких мало.

– Новейшие иммигранты быстрее вписываются в общество, чем их предшественники?

– Нет, им сложнее. У них есть какой-то опыт жизни в рыночной экономике, они уже попутешествовали по заграницам, но им приходится худо. У них обычно языковой и культурный барьер. И еще нами все-таки ведали какие-то государственные и частные организации. На нас не смотрели, как на пустое место. У нас было как? Приехал может, сказать что хотел. От них не ждут совсем ничего. Просто – приехал, живи. Не получилось – уезжай. Но они почему-то не уезжают. Они сбиваются в кружки, жарко обсуждают, как получить политку.

– Статус политического беженца?

– Естественно. Для них получение политки столь же мифологично, как для меня получение нобелевки. По телевизору случается какой-то вроде бы политический катаклизм, конголезского президента Кабилу убивают, и они все несутся в префектуру и объясняют, что они бедные крошки. Я их наблюдаю давно. Когда был путч 91-го, я этим крошкам сказала: Три дня осталось, бегите, получайте убежище. Некоторые из послушавших меня крошек ныне в ус не дуют.

   Я их жалею, это хаотические, неорганизованные существа. И что их так притягивает к Франции? Говорить по-французски они в большинстве своем не умеют, денег у них мало, едят и пьют они то же самое, что можно в России купить и дешевле. Работают по-черному на строительных работах и ремонтах квартир, ночуют у знакомых или ютятся в сквотах. Приехав во Францию с пятью тысячами франков, они думают, что все по карману. Деньги кончаются быстро, они изумляются. Самые умные уезжают, те, что поглупее, остаются.

НЕЖНАЯ РАЗВЕДКА

– Кира, насколько эмиграция вашей волны была инфильтрирована агентами советских спецслужб? Насколько правдивы были сообщения советских журналистов, что эмигранты были наемниками западных служб? Дело прошлое, сейчас уже говорить можно.

– Я не уверена, что дело прошлое. Мне кажется, что нас сделали страдальцами. Кому-то въехали в ухо в метро – это КГБ. У кого-то прорвало унитаз – КГБ. Но многие молчали. Я могу рассказать такую историю. Одного моего знакомого, решившего уехать в 70-е, очень сильно побили. Поломали ребра, отбили печень. Он ничего никому не рассказывал, потом разошелся с женой, и та раззвонила по всей Москве. Я думаю, его серьезно вербовали, но он не согласился.

   Что касается инфильтрации – это было. Я это испытала на собственной шкуре. Нас кадрили, и не потому, что мы были такими уж нужными людьми. Скорее, это глупость сотрудников – им надо было подниматься по служебной лестнице. Наверно, я была очень удобным человеком для вербовки. Без руля и без ветрил, материально неблагополучная, но со мной это не сработало. У меня есть чувство чести. Но я не хочу себя нахваливать и говорить, что все вокруг были кем-то завербованы. Это было бы манией преследования. Но что все так или иначе повязаны это так. С нами работали разные разведки, а они между собой общаются, это естественно в любом профессиональном сообществе. Кого-то сдают, кого-то берегут.

– Сейчас ситуация изменилась. Считается, что холодная война кончилась. На ваш взгляд, шпиономанская паранойя угасла?

– Да. Люди, которых напускали на меня, работали чудовищно топорно. Сейчас время извилистых технологий. Эти ребята становятся такими, как те, за кем они охотятся. Под Парижем, в Медоне, есть центр иезуитов, где живут по православному обряду. В Китае католики и протестанты служат по буддистским правилам и становятся своими. Они путем любви пробиваются в какую-то страну, но остаются собой. Так вот, я говорю, что пошла игра Из России с любовью. Никто пока никого не берет за глотку, не укалывает болгарским зонтиком. Но что за этим кроется не очень понятно. Тебя приглашают на банкет, устроенный российским посольством. Ладно. Может просто так, может, с мыслью. Все стало неопределенным. Наплевать им на нас? Не думаю.

– Русские парижане к русским посольским ходят по той же причине, как expats из Америки, Франции, Германии, Швеции заходят на вечеринки в свои посольства в Москве?

– Я не знаю, зачем экспаты из Франции ходят в свое посольство. Возможно, затем же, зачем я хожу в сквот Алеши Хвостенко – послушать, как он поет Пускай работает рабочий и не рабочий, если хочет. А в Париже происходит мягкое наведение мостов с эмиграцией. Все трогательно братаются, ни у кого идеологически не засоряется унитаз, наоборот нежная политика. Приходишь – с тобой все милы, тебя угощают классической музыкой. Приезжает весь Триумф, и все братаются со страшной силой. Башмет обнимается с Хвостом?

ПУСТЬ ПОКА БРЭШУТ, ЛАКЕИ!

– Кира, вы много лет проработали в эмигрантской журналистике. Сейчас в России еще есть ограниченная свобода печати и имеется множество телеканалов, радиостанций, интернетных и печатных изданий разного пошиба. Зачем нужна зарубежная русская пресса и как вы оцениваете ее будущее?

– Мой роман – о гибели СМИ русской эмиграции. Был Континент. Ушел в Россию. Я подозреваю, что над Континентом распростерла крылья Лубянка. Я думаю, это было причиной смерти Владимира Емельяновича Максимова. Он сдал журнал и знал, кому это надо. Что пахану было делать после этого?

– «Русская мысль» продается в России, но она почти никому не нужна.

– Ей недолго осталось продаваться. В Москве закрыли отделение, в Париже пока редакция существует, но многие ушлые люди заметили, что в газете нет объявления о подписке. Если они не найдут инвесторов, то газете конец.

– Вдруг Буш-младший денег по традиции даст?

– У «Русской мысли» есть радужная надежда на это. Особенно гибло с русскоязычной журналистикой, как ни странно, обстоит во Франции. В Америке что-то все же издается, в Израиле, в Германии? Все это довольно убого, но все же. А во Франции – вы будете смеяться остался один журнальчик, называющийся «Стетоскоп», в котором какие-то люди упражняются в абсурдизме. Все уже давно забыли, что можно получать гонорары. Есть русская редакция Radio France, но это государственное радио. А печатной продукции на русском практически нет. Существует издаваемый Марией Розановой «Синтаксис», но он перестал быть периодическим изданием. Я считаю, что русским СМИ – хана. Рассудку вопреки существует радиостанция «Свобода», но она нужна по политическим причинам. Это – один из краеугольных камней.

   Я позволю себе немного вернуться в область мистики. Несколько лет назад, когда начало казаться, что дни «Свободы» сочтены, мы занялись спиритизмом и вызвали тень Сталина. И спросили, долго ли будет существовать «Свобода». Ответ был очень грузинским: Пусть пока брэшут, лакеи!. Но вообще все грустно. Мне жалко, что «Русская мысль» может закрыться. Газета не виновата в том, что из нее устроили. А «Свобода», на мой взгляд, с тех пор, как умница Иосиф Виссарионович так приятно о ней заявил, очень улучшилась.

   Вообще все это странно. Я недавно была в Израиле – там пруд пруди русскоязычной прессы. А, там много нашего народа живет. Во Франции, простите, тоже. Но в Париже есть только один русский магазин, где торгуют полукопченой колбасой и кильками, и никаких газет. В Америке устойчивая ситуация. Там «Панорама» и «Новое русское слово». А Франция для русских почему-то гиблое место. Во Франции миллион землячеств, у каждого свой клуб, у русских – ни хрена. Алеша Хвостенко с компанией за свой счет снял подвал, люди туда ходят как в Версаль, как в Трианон. Это поражает. Ну, можно туда пойти оттянуться. Как говорили в Париже в начале прошлого века, во времена Тулуз-Лотрека, когда отправлялись в неблагополучные кварталы к югу от Больших бульваров – общаться со сволочью, se canailler? Ладно, у Хвоста можно попеть, повеселиться, выпить. Но ничего другого-то нет.

– Вы сейчас работаете в каком-то печатном издании?

– Сейчас я еле дышу на ВВС, у меня там раз в сто лет какие-то передачи. Если бы я не работала документалистом в Национальной библиотеке Франции, мне бы снова пришлось стать гадалкой и махать картами.

– Что это за работа, документалист?

– Я занимаюсь каталогом и книг, и аудиопродукции. И старинными фондами. Документалистом я называюсь потому, что, например, ищу документацию на каких-то полузабытых певцов, чтобы сделать библиографические карточки. А до этого я приводила в порядок архив дягилевского сотрудника, Бориса Кахно.

ПОСАДИТЕ МЕНЯ В ТЮРЬМУ!

– Кому адресована ваша книга? Понятно, для тех, кто знаком с русской эмиграцией, срабатывает эффект узнавания. Но что из книги поймут люди, ничего не знающие о ваших персонажах?

– Именно для этого в книге есть сноски настоящие имена и фамилии, короткие биографические сведения. А кому книга адресована? Я не знаю кому вообще адресована литература? Разве что детские книги – тогда да, тогда ты пишешь для детей младшего, или среднего, или старшего возраста. Книга никому не адресована. Это упражнение в стиле. Мне хотелось написать остро, чтобы люди посмеялись. И, конечно, мне хотелось посмотреть, как отреагируют мои персонажи.

– Часть, безусловно, обидится. Некоторые обидятся потому, что вы их не упоминаете.

– Часть уже обиделась. Книжка долго лежала в рукописи, многие от нее отшатывались. Я заключила договор с издательством «Терра», оно мне морочило голову около трех лет. Последний пассаж был такой: они сказали, что книга набрана и сверстана, отправлена в типографию в Ярославль. Я ждала полтора месяца даже во времена Ивана Калиты за этот срок ее из Москвы до Ярославля можно было пешком донести. Когда я наконец нашла телефон типографии и позвонила туда, выяснилось, что они о книге и слыхом не слыхивали. Я поняла, что дело дрянь. Честь и хвала маленькому издательству «7 гвоздей», оно не отшатнулось и книгу выпустило.

   Но пока суть да дело, мне хотелось проверить реакцию людей. И я давала читать рукопись главным моим героям. В том числе Максимову. Его реакция была такая: Кира, извините, рукопись закапана бульоном, читал за обедом, не мог оторваться. И он стал мне помогать. Очень хорошо повел себя Александр Гинзбург, хотя ему от меня сильно досталось. У него сработало чувство юмора. Но он сказал: Я тебе буду править сноски, чтобы тебя не отдали под суд. Может быть, было бы хорошо, если бы все были такие. А может быть, и не очень. Если бы все были добренькими, мне стало бы скучно. Мария Васильевна Розанова-Синявская меня попросила, и я ей дала прочитать рукопись. Тут начался тайфун и ураган. Я-то считала, что она умный человек. И мне казалось, что как раз она у меня подана без злобы, как хозяйка дома?

– Я прекрасно понимаю, почему она разъярилась. Вы полезли в ее амплуа. Ведь главная скандалистка эмиграции – это именно она. Она не могла стерпеть конкуренции.

– Наверное. Но несколько было дико, когда она заявила, что подаст на меня в суд и потребует конфискации имущества. Мне показалось, что это довольно пошлая угроза. Ну, конфисковать-то у меня особенно и нечего. А сесть во Франции в тюрьму за литературу – об этом можно только мечтать! Лучшей рекламы не придумаешь. Я с удовольствием сяду, если меня посадят, конечно. Да и вообще, мне кажется, нельзя все же принимать куклу за самого себя! Это же куклы, это же мои изобретения! Надо быть идиотом, чтобы узнать себя в кукле и обидеться! А следующим номером спектакля был Юрий Витальевич Мамлеев. Он от меня начал требовать какого-то опровержения до того, как книга вышла в свет. В общем, поднялась страшная сумятица? Опровергать я, разумеется, отказалась. Пусть они сами меня опровергают. Снова процитирую Хвостенко: Пускай работает рабочий?

– Но все же. Люди, не знающие всех этих реалий, могут прочитать и сказать: Ну и ладно, ну и что??

– А вот и не так. Когда я отчаянно искала спонсора, чтобы издать книгу, во Франции возник новый русский от сохи, дядя Коля. Он на юге строит гостиничный комплекс. В общем, такой богатый и рачительный дядя Коля. Он прочитал с семьей рукопись, и им дико понравилось. При том, что они никого не знали. Они заглянули в какой-то неведомый мирок.

– А чего же он денег не дал?

– Очень просто. Как человек рачительный, он сказал: У меня есть пасынок на Украине, найди ему французскую невесту, а я книгу издам. Я тоже проявила рачительность, посчитала, выяснилось, что за гарного парубка он дает мне слишком маленькое приданое, и отказалась.

– Кира, под конец совсем глупейший вопрос. Во Франции вы живете уже двадцать два года. Что для вас Франция, что такое для вас Россия?

– Совсем не глупейший вопрос. Я человек русской культуры. Я им остаюсь, где бы ни жила. Перед эмиграцией я боялась: вдруг я это потеряю? Выяснилось, что я ничего не потеряла. Я русский писатель, живущий во Франции. Я обожаю Францию со всеми ее достоинствами и недостатками. Гораздо больше я люблю Россию, но она сидит во мне. Так что говорить о любви к России – то же самое, как говорить о любви к своей руке или ноге. Когда рука или нога нарывает, ты ее чувствуешь. Россия – это родственница. Франция – прекрасный незнакомец. Ты можешь его полюбить или возненавидеть. С родственником такого не бывает.

– Франция для вас до сих пор незнакомец? Несмотря на великолепное знание французского языка и французской культуры?

– Конечно. И это во многом сознательное решение. У меня ведь до сих пор нет французского гражданства, хотя я давным-давно имею на него право. Я так и живу с документами политического беженца, отчасти по раздолбайству, отчасти вполне осознанно. Я apatride, лицо без гражданства. Впрочем, лучше перевести как безотцовщина, сирота. Франция меня приютила. Я ее люблю. Россию я люблю оттуда. Но и отсюда тоже.

Беседовал Никита Алексеев

СИНДРОМ САПГИР

   Предисловие к «Ткани лжи» написал Андрей Битов, и озаглавлено оно «Кира Сапгир – Фанни Каплан третьей эмиграции». Оно заканчивается фразой «Лучше рассмеяться, чем обидеться. Тут все получили по заслугам – и героиня больше всех!».

   А обидеться сдуру есть на что. Это ворох очень точных наблюдений за жизнью эмиграции из СССР в 70-90-е годы уже прошлого века. Прототипы героев ярчайшие ее представители, скрытые под весьма прозрачными для осведомленного человека псевдонимами. Впрочем, автор, дабы было понятно и постороннему читателю, псевдонимы раскрывает в сносках и дает краткие биографии действующих лиц своей книги.

   Итак. Титан Властеницын – Александр Солженицын. Влас Самсоныч Забуеный – Владимир Максимов. Моня Брильянт – Мстислав Ростропович. Василиск Корифейский – Андрей Синявский. Ехидна Корифейская – Мария Розанова. Валик Вервольф – Александр Гинзбург. Иегуда Битник – Иосиф Бродский. Георгий Владимов – Руслан Верный. Оскар Рабин – Иеремия Бен Трувор. Никита Ново-Девичий – Эрнст Неизвестный. Молох Бобок – Юрий Мамлеев. Педуард Архидэев – Эдуард Лимонов. Мишаня Физический – Михаил Шемякин? Сама Кира Сапгир – Кинтия Синдром.

   Дела этих личностей странны, хаотичны и по большей части неприятны. Кому может быть интересна книга? Для тех, кто знает, что такое эмиграция третьей волны, «Ткань лжи» – повод порадоваться, разозлиться или почувствовать позыв к тошноте. Всем прочим сочинение Киры Сапгир будет полезно как превосходное свидетельство об уходящей эпохе. Впрочем, кто даст гарантии, что из страны не хлынет очередная волна не экономических иммигрантов, а именно эмигрантов? Для них книга окажется неплохим учебником – прежде всего того, что не надо делать на чужбине.

   Кира Сапгир определила жанр «Ткани лжи» как роман-репортаж. Скорее это что-то в духе популярных в XIX веке физиологических очерков из разряда «наши за границей». Иногда этот жанр давал шедевры вроде лесковского рассказа «Шерамур». Сравнивать Киру Сапгир с Николаем Лесковым не будем. Скажем только: эта книга должна была быть написана. А словесная ее ткань соткана мастерски. В чем, собственно, и состоит главная ценность книги.

Н. А.

Информация оказалась для вас полезной? Поделитесь этой заметкой с друзьями:

» Обратно к новостям »