#36, 19 сентября 2000 года.
Содержание предыдущего номера...
NOT PARSED YET
Сельмаг на Рублевке
Екатерина ИСТОМИНА (N36 от 19.09.2000)
Несколько месяцев назад в подмосковной деревне Жуковка, расположенной на Рублевском шоссе, открылась галерея "Дача". Лишней саморекламой эта художественно-коммерческая институция не занимается. Но у корреспондентов "i" появился предлог посетить "Дачу": 6 сентября там открывалась выставка работ Федора Федоровича Федоровского.
Как вспомнить?
Никита АЛЕКСЕЕВ (N36 от 19.09.2000)
Время уходит. Ребенок плачет потому, что мячик укатился на пять шагов - это время-расстояние для него - полжизни.
1
-----------------
Сельмаг на Рублевке
Екатерина ИСТОМИНА (N36 от 19.09.2000)
Несколько месяцев назад в подмосковной деревне Жуковка, расположенной на Рублевском шоссе, открылась галерея "Дача". Лишней саморекламой эта художественно-коммерческая институция не занимается. Но у корреспондентов "i" появился предлог посетить "Дачу": 6 сентября там открывалась выставка работ Федора Федоровича Федоровского.
ФФФ - художник известный. С 1921 по 1953 он был главным художником Большого театра. Пережил вместе с ним все пертурбации: и наскоки левых критиков-авангардистов, и гниение 30-х годов, и мрачное величие поздней сталинской эпохи. Признанный мастер советского театрального искусства. Сумел сохранить наследие Мира искусства и приспособить его к требованиям коммунистического истеблишмента. Но в поход в Жуковку, признаюсь, позвало меня не желание насладиться его творчеством или купить какое-то из его произведений (холст, масло - $$800-3 000, графика - $$500-1000, не так уж дорого). Ехал я туда, предвкушая, что в Жуковке предлагают антикварные павловские бюро "тонн" по пятьдесят, иконы-"семнашки" за сходные суммы или "Фаберже" по цене двух "шестисотых мерсов".
Выяснилось, что мои предположения о быте "дачников" с Рублевского шоссе позорным образом отличаются от действительности. Но сперва о самой Даче. Это исполинская изба с окошками разного размера, хаотически разбросанными по фасаду. Изба почему-то побелена как украинская хата. Внутреннее пространство разделено на два яруса и забито всякими всячинами. И тоже побелено. И - никаких "Фаберже" и павловской "карелы". Дача оказалась чем-то похожим одновременно на магазин Ikea и сельмаг. Шведский хозяйственно-мебельный супермаркет она мне напомнила тем, что здесь можно купить за один день практически все для обустройства дома. В Даче есть и мебель, и осветительные приборы, и посуда, и ковры, и детские игрушки, и всякие безделушки. Что отличает от Ikea - имеются также уникальные произведения изобразительного искусства, в данном случае Федоровский. Что сближает со шведами - есть бар, где можно выпить и перекусить, а также playground, где детишки могут развлечься, пока родители совершают покупки.
На сельмаг Дача похожа тем, что рассчитана она на удовлетворение потребностей жителей Жуковки, деревень Барвиха, Горки 8-9-10, Раздоры и прочих окрестных выселок, хуторов и куреней. В сельмаге торгуют и предметами первой необходимости, и выпивкой, и вещами домашнего обустройства. Сюда заскакивают, когда оказывается, что в доме не осталось свечей, в затрапезе - в ватнике, накинутом на домашний сарафан, и в шлепанцах.
Ватников и шлепанцев на вернисаже в Даче не было. Их заменяли дамам шелковые брючные костюмы и туфли без задника на очень высоких и очень тонких каблуках. Господа были демократичнее: некоторые явились не в пиджаках-галстуках, а попросту, в костюмах для гимнастики. От дорогих дизайнеров. Да и разговоры на крылечке, куда "дачники" выходили покурить, были вполне деревенские: "Петька, ни хрена у меня на участке почему-то эта, как ее, блин, ну в общем вроде орхидеи, что ли, не растет..."
Представительница Дачи Ирина Ягай сказала, что галерея преследует педагогические цели. "Нельзя же все время покупать этот ужас в дорогих мебельных салонах. И не у всех есть особняки, наполненные антиквариатом, оставшимся от предков. Мы стремимся заронить зерно. К нам приходит человек, ему нравится какой-то шкафчик, бокал или подсвечник, он покупает. А потом, возможно, он к этому захочет добавить еще что-то. Так формируется вкус. И мы не стремимся торговать дорогим антиквариатом, многие вещи у нас современные, но очень хорошего качества, авторские, а не слепые подделки".
Ассортимент Дачи сильно напоминает тот, который имеется в заведениях, называющихся по-французски brocante. Или на то, что вы увидите на европейских блошиных рынках. Но там есть шанс - хоть и очень маленький - купить дешево по-настоящему ценную вещь. Кроме того, смысл похода по "брокант" или блошиным рынкам - это длительный самостоятельный поиск. Дача же, как уже говорилось, построена по принципу супермаркета. Вещи готовы к употреблению. Неожиданностей тоже нет: ассортимент заранее учитывает спрос. Так, например, во множестве представлены "старинные" комоды в деревенском стиле: потемневшее дерево, узоры из ярких цветов, массивные тусклые скобы. Естественно: у европейского среднего класса country-style сейчас в большой моде. Здесь же - бутыли с маринованными фруктами и засушенные тыквы, которые на такой комод можно поставить.
Цены - вовсе не сногсшибательные, учитывая специфический контингент покупателей. Деревенский комод с розочками - около 70.000 рублей. Не представляющая из себя ровным счетом ничего старая русская прялка - 5.400 рублей. А трогательный жестяный грузовичок 30-х годов, который так приятно поставить на пол возле камина - всего-то 6.100 рублей.
Коллекционеру и любителю на Даче делать нечего. Его оттолкнет американизированный подход "пришел - купил". Да и вещи-то весьма так себе. Залакированные, стерильные. Но "время - деньги". Дача создана для тех, у кого времени мало, а средства для украшения быта имеются. Только Америка - не Россия, Жуковка, как ни крути, - не Беверли Хиллс. Прежде всего, климат другой. Вот и не растут у нас из зароненного зерна орхидеи. И, как ни бейся, то вредители всю капусту в огороде пожрут, то докучливые комары совести спокойно не дают спать.
Но, возможно, и хорошо, что Жуковка находится в России?
Никита АЛЕКСЕЕВ
Гости съезжались привычно. Многие из них не были знакомы друг с другом, но было понятно: здесь все, кто надо. Сама встреча выглядела случайной. Это в большом городе - урбанистических джуглях - принято забивать стрелку, потеть в автомобильной пробке, нервно трезвонить по мобильнику, откладывая ненадолго и коктейль, и чмок светского поцелуя, и немного светского искусства.
Вне города, то есть на Даче, порядки другие. Здесь встречаются, не договариваясь специально. Чтобы не портить общение всяческими обязательствами и суметь выудить друг из друга максимум удивления.
Круг своих состоял из стайки бывших манекенщиц, блиставших на подиуме дома моделей на Кузнецком еще во времена кукурузы. Пришли и люди искусства, и родственники людей искусства, и их товарищи. Была и телезвезда наших дней - Татьяна Миткова, тоненькая, как молодая сыроежка. Воротили носы от абхазского красненького обитатели Рублево-Успенского шоссе. Зато принюхивались их толстощекие шофера.
Были и кучки журналистов, которые не делали ничего - такова на сегодня была их профессия.
Налицо была полная неспособность воспринимать представленное искусство. Вглядываться в выставку художника Федоровского заставляли себя лишь (частично) люди искусства, которым экспозицию надо было открывать.
Больше смотрели друг на друга. Пальма первенства в этой светской операции была у бывших манекенщиц - они чьи-то жены и матери с Рублево-Успенского шоссе и примкнувшего к нему Подушкинского. Прекрасные зубы, волосы и ногти. Походка грациозной жирафы в период брачных игр. Глаза с поволокой. Малютка-мобильник в наманикюренной лапке зажат. Винишко лапкой цап. А в другой - бриллиантовый сак. Падают на пол дензнаки - это забронирована подушечка из льна ценою в 1.800 рублей. Нагнуться, что ли?
Люди искусства мучились одним: а не накатить ли на свежем воздухе?
Иные находились в завязке. Исполнитель роли товарища Сухова актер Анатолий Кузнецов делился с коллегой по цеху грустным: выпил бы, но завязал решительно.
Другие тоже держали себя в творческих руках: граммулька, граммулька, а далее закусь - курага там, орешки, тарталетки. Татьяна Метакса, искусствовед музея Востока, восхитительная, как смесь Карлсона и гарема, вела на крылечке деревянном диспут. Ее собеседником выступал бледный господин, сочетавший в себе Кришну, кеды и большую синию тату на обе руки. Художник Сергей Бархин, открывший наконец выставку, глазом глядел острым, но градусу предпочитал дружеский разговор.
Смотрелись в обществе и обитатели Рублево-Успенского шоссе. Дорого и помято. Не в смысле не выспавшись. Помято - значит, стильно. Ощущение себя, когда ты, Леонид Леонидович Суслопаров, можешь помять Gucci. И дело даже не в том, что презентов от этого макаронника у тебя еще вагон. Просто у тебя другие проблемы, парень.
"А моя проблема в том, что я выехать не могу. Кто-то "ягуар" поставил перед моим пареньком." - "Ягуар", "ягуар", какой "ягуар", зеленый, что ли?" - "Зеленый вроде." - "Так это ж мой." Веселое хрюканье вслед за немой сценой.
Отдельной строкой выделялись плотные светские дамы, взгромоздившиеся на актуальную в высоких сферах шпильку. Они напоминали болонок в твидовых попонках, которых претенциозная хозяйка заставила надеть коньки. Ну, в крайнем случае, ходули. Кроме прихрамывания, в которое они пытались добавить кокетство классической тусовщицы Анны Павловны Шерер, наблюдалось заметное усилие воли: нам бы день простоять да ночь продержаться.
Самая прекрасная, лучезарная, как голубой экран CNN, была Татьяна Миткова. Тоненькая, хрупкая, она задирала маленький носик. Она смотрела вверх - на косые балки деревянной пятистенки, величиной с райком. Она смотрела на эскизы Федоровского, все эти театральные пятна костюмов Аксиньи, Мелехова, Годунова и прочих a la russe. Ее удивляли свечки, комодики, шкапики, вазочки, подушечки, светильнички, тапочки, чашечки, занавесочки, картиночки. И она ничего не купила.
Она была очень скромна. В лапке крошечный мобильник зажат. Подойдя к питейному уголку, вынула маленький кошелек. Купила светских каких-то плюшек, а могла взять и бесплатно. Пила кофе и профессионально отвернулась: фотовспышки. Вокруг нее было пространство, которое она использовала с достоинством. Грация из балетов Бурнонвиля. Чуть позже грацию уве-
ли в какой-то темный угол, чтобы там она могла спокойно покушать.
Гости привычно разъежались. Многие из них уже были знакомы. Подмосковное солнце еще и не думало садиться. Но надо было ехать. Максимум удивления здесь закончился.
А журналисты между тем думали: а что наша жизнь? Слова, однако.
/Шопинг/
-----------------------
Как вспомнить?
Никита АЛЕКСЕЕВ (N36 от 19.09.2000)
Время уходит. Ребенок плачет потому, что мячик укатился на пять шагов - это время-расстояние для него - полжизни.
плачут потому, что год - как секунда, и некому рассказать. Мы живем посередине, вспоминаем, не можем договорить.
Время уходит. Мы пытаемся поймать наши мячики.
ДЕДУШКА, ЧТО ТЫ ПОМНИШЬ?
Кажется, в 70-м я услышал запись Джона Мэйела Grandad, "Дедушка", сделанную лет на пять раньше. Новости тогда по миру, особенно через "железный занавес", ходили медленно. Историю, которую спел отец британского блюза про своего дедушку, я услышал уже после того, как произошли юношеские буйства 68-го, появились первые прототипы персональных компьютеров, а противозачаточная пилюля перестала быть лабораторным чудом.
Джону Мэйелу было в 65-м лет тридцать пять. Его дедушка умер за два года до того, как внук понял, что о нем надо написать песню. Дедушка не дожил одного года до сотни. Мне было, кажется, семнадцать. То есть: Мэйел по-детски помнил вторую мировую войну, продовольственные карточки и тогдашние пертурбации в королевском британском семействе, вторжение телевидения и переход от пластинок, вращавшихся со скоростью 78 оборотов в минуту, на "лонгплеи-тридцатитриминутки". Еще бушевала истерика по поводу A-Bomb и заканчивалась электрификация Великобритании. До середины 60-х в Йоркшире и Шотландии жгли керосин.
Черчилль, Сталин и Мао для Мэйела были не иконами, а действующими современниками. JFK - симпатичным молодым политиком. Grandad видел куда больше, и это изумило внука. В песне он спрашивал: "Дедушка, что ты об этом помнишь, что думаешь?" Дедушка, родившийся в начале 60-х XIX века, должен был хоть что-то помнить из того, что застал. Представьте: первые электрические светильники на улицах Лондона он увидел во взрослом, более чем репродуктивном возрасте. Королева Виктория, Императрица Индии и Владычица морей, треть его жизни правила Британией. В первый автомобиль он сел, когда ехал на крестины внучки старшей сестры. Джаз ему наверняка казался обезьяньей негритянской музыкой. Самолет - противоестественным изобретением. Внук спрашивал деда: "Что ты думаешь обо всем этом?". Тот был уже в другом мире и ответить не мог.
Молчание. Может, знак согласия, возможно - склероз.
КТО Я?
Каждый из нас видел на своем веку очень много. Просто мы забываем или не хотим вспоминать. Или нещадно перевираем то, что помним. Разрешите мне вспомнить моего дедушку, хорошо? Он родился в 1902 году в селе Темники Тамбовской губернии. В 14-м сбежал из дома: стало скучно, пристал к паломникам, шедшим на Святую Землю, видел Иерусалим, а потом в Турции оказался аккурат во время геноцида армян и греков. Добрался до России и воевал в гражданскую - в составе армии Котовского производил, выражаясь по-нынешнему, "зачистки" в родной Тамбовщине. Сколько у него греха было на душе?
Он был прекрасным кавалеристом. Фотографировался с Семеном Буденным и Климом Ворошиловым. А также с калмыком Окой Городовиковым: у того усы были лучше, чем у Буденного, их было четыре! Когда кавалерия, несмотря на мнения первых маршалов, оказалась анахроничной, стал носить петлицы с "крылышками". Во время войны служил всю блокаду на Пулковских высотах: это было очень серьезно, настоящая война. Но одновременно - спирт и фенамин. "Качели", которые самый просветленный авиатор выдержит с трудом. Войну он закончил генералом, но все время себя спрашивал: кто я? Несколько раз пытался покончить с собой, а умер 11 апреля 1961 года.
Когда родители об этом мне сказали, я заплакал не от того, что дедушка умер, а потому что он не узнал, что Гагарин полетел в космос. Как же так? Дед, учивший меня ловить "самодуром" кефаль в Черном море и руками раков в речке Озерне, не узнал, что улыбающийся человек полетел в пустоту. Как мне казалось, он не увидел самое главное. А что главное? Что он помнил? Дурацкий вопрос. Сейчас Гагарин - это что-то вроде "Битлс", Че Гевары и Lady Di. Дедушке надо было дожить до того, что мы с немцами воевали по трагической исторической случайности, как сейчас выяснилось? Я хорошо помню: мы выходим из трамвая "А" на остановке "Казарменный переулок". В вагон навстречу поднимаются офицеры-курсанты из ГДР, одетые в серую вермахтовскую форму. Только вместо орла со свастикой у них над левым нагрудным карманом - распростертые "крылышки". А вместо свастики циркуль и молоток. Дед схватился за воображаемый пистолет.
Гражданская война - это беда, от которой мы до сих пор не можем придти в себя? Хождения в Палестины, если точно не знаешь, зачем туда отправился, пользу приносят? Я, внук, ответ нашел.
ДО СМЕРТИ ЩЕНОК
На дурацкий вопрос: "А чой-то вы здесь делаете?" я отвечу: "Дураки мы. Смотрим, как пауки пытаются сожрать друг друга. А нас они не сожрут?" Дурацкий вопрос. Возможно, сожрут, если мы расплодим тарантулов и "черных вдов". Но насекомые, ракообразные и млекопитающие обычно пожирают друг друга в крайнем случае. Мы - ради вопроса "а чой-то вы здесь делаете?" Жрем ради прогресса человечества. Люди - даже не хищные динозавры из фильма Спилберга, они победители своего биологического рода. Знали ли об этом мой дедушка и дед Джона Мэйела?
Но вернусь к вопросу: а что мы помним и какие выводы из этого делаем?
Мне 47. Возраст, который во времена юности британского дедушки считался преклонным. В России, в тамбовской глуши, до этого возраста доживала в лучшем случае половина людей. А я - до сих пор не могу усвоить, что лет-то мне ой как много. "Маленькая собачка до смерти щенок"? Да вроде бы я не такая уж маленькая собачка: за свою жизнь видел многих и многое. Кое-что успел сделать. Брехал и лаялся: кто-то пугался. Некоторые даже относятся с уважением к моему жизненному опыту. Или хотя бы с интересом слушают истории из моей жизни.
Так что же я помню? Первое осознанное воспоминание - как мне ставят клизму. Пусть психоаналитики расскажут, что это значит. Я бы и сам мог, да скучно. Второе воспоминание - гулянка у родителей. Какой-тот взрослый придурок усаживается на моего коня-качалку из папье-маше: буланый, в темных яблоках. Подвыпивший кавалерист машет несуществующей саблей, чувствует себя "первым маршалом". Спина коня с мягким треском проваливается - обида и обильные слезы. Я ведь потомок кавалериста, что же он коня не щадит? Впрочем, кажется, тогда я об этом еще не задумывался, хотя дедушка вместо колыбельной мне пел "по долинам и по взгорьям шла дивизия вперед..."
Третье воспоминание - зимняя аллея в Барвихе: дедушка и бабушка там зимой снимали дачу. У меня из рукавов шубки болтаются на резинках рукавички. Мама меня уговаривает их надеть. А впереди, шагах в десяти, идут четверо дядек: темные глухие фигуры на фоне сияющего снега. Возникает непреодолимое желание их обидеть. Голыми руками (помню, как жалил снег) леплю метательный снаряд и, подбежав поближе, бросаю его в спину одному из дядек. Он оборачивается: усики-щеточки, масляные глазки под каракулевым "пирожком". Глазки сужаются, с приторной улыбкой дядька говорит: "Не делай так больше никогда, девочка".
Я - в слезы. Какая же я девочка? Мама меня волоком тащит назад. Уже подростком я узнал, что это были Молотов, Каганович, Маленков и примкнувший к ним Шепилов. Не исключено, что в тиши зимнего барвихинского полудня они как раз и обдумывали заговор против Хрущева.
Четвертое воспоминание - ангина. Ведут в поликлинику. На стене - портрет Сталина в форме генералиссимуса. Я не знаю, что запомнили бы нынешние дети, если бы в детских поликлиниках висели портреты Путина в белом мундире с сияющими золотом погонами, с грудью, блистающей орденами. К счастью, Путину до такого далеко. Он почти мой сверстник, он "до смерти щенок". Ничего у него не выйдет. А тут - ласковый прищур глаз и - усы. Усы, ласковые, пушистые, каких не было ни у одного из моих родственников. Это - Сталин. В доме до какого-то времени про Сталина не говорили ничего, ни хорошего, ни плохого. Он был, но его как бы и не было. Наверно, от боли в горле и температуры я начал влюбляться в усатого красавца, облаченного в немыслимой красоты мундир. Но вдруг сидящий рядом со мной мальчик разразился чудовищной матерной тирадой. Пожалуй, болезненная реакция на поликлинику и мертвого властелина половины мира у него была более адекватная, чем у меня. Бабушка пытается мне зажать уши - да что, я ведь эти слова уже слышал, я знаю, что произносить их нельзя. Тут приходит наша очередь войти в кабинет врача. Копание у меня в горле противной металлической ложкой окончательно убеждает, что Сталин, болезнь и грязная ругань неразрывно связаны.
Пятое воспоминание - парк в Алупке. Полгода тому назад баржу с четырьмя солдатами оторвало от пирса где-то на Камчатке, они болтались по океану три недели, съели кирзовые сапоги и меха от гармошки. Одного из них звали Зиганшин. Я помню только кусочек из длинной баллады, которую тогда пели "стиляги": "Зиганшин - буги, Зиганшин - рок, Зиганшин съел второй сапог". И еще: "Чуваки не унывают, стильно рок-н-ролл кидают". Зиганшина и товарищей подобрали американцы. Вопреки советским обычаям, матросов, спьяну оказавшихся в нейтральных водах (а что они делали на барже с гармошкой?), не посадили в тюрьму, но объявили национальными героями.
Зиганшин на отдыхе сидит в алупкинском парке под платаном, в руках гармошка. Вокруг него - стая почтительных граждан и гражданок, восхищенных встречей. Зиганшин автографы не раздает, меланхолично наигрывает "Когда б имел златые горы". Подходим мы с дедушкой: он оправляет свою шелковую пижаму, сдвигает на затылок войлочную шляпу с бахромой, возглашает: "генерал Демакин!". Сержант Зиганшин вытягивается по струнке, гармошка мертвой гусеницей лежит под платаном. "Сержант Зиганшин, допойте песню!". "Ооой, каагда б имел злааатыя горы, да реки полныыыя вина...". Такое забудешь? А что дед про это помнил, доживая немногие оставшиеся ему месяцы жизни?
Я сделал какие-нибудь выводы из воспоминаний о клизме, коне-качалке, темных спинах, генералиссимусе и Зиганшине? Не знаю. Да, я ненавижу все тоталитарные идеологии - националистические, коммунистические, религиозные, экономические. Для меня и Гитлер, и Сталин, и Ле Пен, и айятолла Хомейни, и Пол Пот, и Алексий II, и Че Гевара, и кардинал Лефевр, и полковник Каддафи, и полковник Путин, и генерал Басаев, и Тед Тернер, и Билл Гейтс, и Майкл Джексон, и Слободан Милошевич - все одним миром мазаны. Список, разумеется, не законченный. Но всем им место на одной помойке.
Ну и что? А как я смогу ответить на вопрос: почему мой дед стал красным командиром, а не начальником эскадрона в полку деникинской Освободительной армии? Почему я не оказался внуком поручика, через Сербию добравшегося до Парижа и потом работавшего чернорабочим на парижском заводе "Ситроен"? Я, к сожалению, не помню, что помнил мой дед по поводу своего детства. Как в его голове отложилось Анатолийское нагорье в 1915 году, когда турки и курды резали армян и греков?
УТЕРЯННЫЕ РЕЛИКВИИ
Мои дедушки и бабушки строили СССР. Про одного деда я уже рассказал. Его жена была "ворошиловским стрелком" и старшиной "Совета жен комсостава" в гатчинском гарнизоне. Но политикой не интересовалась: у нее были твердые жизненные устои, она знала, что главное - дом. Она шила, вязала, готовила удивительные званые обеды (пирожки с вязигой, гусь с антоновкой, торт "мокрый наполеон") и сдержанно посматривала на окружающую чушь. Что бы она сказала, увидев современную швейную машину Pfaff с десятком микропроцессоров? На безумной красоты "Зингере" выпуска 1912 года (золотые медали на лакированном черном корпусе, чугунная станина с отполированной дубовой столешницей) она была способна сшить модное дамское пальто. Она, дочь неграмотного крестьянина из-под Рузы, ценившая более других русских писателей Гарина-Михайловского, была царицей. К жизни она относилась самодержавно - то есть с большой иронией. Пороли меня в жизни единственный раз, русским веником, так, что просяные зерна летели в стороны. Это совершила бабушка Вера Сергеевна. И поделом мне.
Другой дед был моряком, настоящим флотским офицером, его черный с золотом кортик и парадный пояс с якорями и львиными мордами - утерянная реликвия моего детства. Он усмирял Кронштадтский мятеж - очень поздно я узнал, что гордиться этим не стоит. Во время Отечественной воевал на Балтфлоте, по-настоящему, люто и без страха. Его я почти не помню, он умер, когда мне было пять лет, и в сознании уцелел только жесткий седой ежик на его голове и узкие холодные глаза. Его жена, дочь еврея, неисповедимыми судьбами оказавшегося в Приморском крае, в возрасте 17 лет агитировала в Якутии вольных золотодобытчиков за советскую власть. Почему эту прекрасную жидовку, разъезжавшую верхом по приискам, гремя деревянными кобурами двух маузеров, никто не убил, предварительно изнасиловав, - я не понимаю.
Потом она была сотрудницей Крупской в деле спасения беспризорников. Потом часть ее братьев уничтожили во время сталинских "чисток". Дед-моряк был честным человеком: не отказался от родственников, "врагов народа".
А бабушка Сарра отказалась от почетного значка "сколько-то лет в КПСС", когда узнала, что у ее внука, то есть у меня, какие-то мелкие проблемы с советской властью. До этого она говорила: "Лес рубят - щепки летят".
И вспомнила, что она еврейка. На старости лет полюбила ездить на экскурсии. Однажды отправилась в Эстонию. Одним из пунктов маршрута был женский православный монастырь в Пюхтицах. Там она добилась встречи с игуменьей, потому что опекаемая ею русская старушка попросила привезти монастырскую просфору. Игуменья ей вручила Богородичную.
Бабушка меня спросила: "Внук, наверно, это нехорошо? Я ведь член партии, еврейка?"
Что я ей мог ответить тогда? Отвечу сейчас: это очень хорошо, бабушка Сарра.
ГОЛУБЫЕ ЗАМШЕВЫЕ БОТИНКИ
Но что я могу ответить на вопрос: чему меня научили деды и бабки? Не знаю. Чему-то научили. Скорее всего, тому, что я не успел от них узнать. А в иноземье, несмотря на то, что все было против этого, я попал. Почему? Загадка. Дало это что-нибудь? Неизвестно. Есть о чем вспомнить? Безусловно.
Почему человек начинает стремиться поменять среду обитания? Обычно говорят, что причиной этому насущные проблемы. Я сомневаюсь. Проблемы есть всегда, но большинство людей держатся корней. Дед Джона Мэйела никогда не выезжал из графства Йоркшир. Мой дед Степан, наглядевшись на Малую Азию и Восточную Европу, больше всего любил копать червей в навозной куче в деревне Воюхино под Рузой. Рано утром мы шли на рыбалку. Что же меня-то с юности несло куда подальше?
Во-первых, не надо было возить меня с детства в Крым. Познакомившись с полуостровом даже в детском состоянии, начинаешь понимать, что твоя родина - не дом, не улица, не Советский Союз. В Крыму - море, чужое солнце, горы и византийские, генуэзские, турецкие развалины. Поверить в замкнутость родины там может только идиот.
Во-вторых, не надо было моим родителям общаться со странными людьми, к которым приходят странные люди. К великому художнику Дмитрию Краснопевцеву пришел однажды в гости Давид Бурлюк, папа русского футуризма, лет уже сорок живший в Америке. Кто такой Бурлюк, я, разумеется, не имел понятия. Это был здоровенный лысый до блеска старик со стеклянным, неподвижным глазом, куривший сигару - как Мистер Твистер. Запах был неприятным, но завораживающим. Кроме этого, он был одет в чудесный пиджак с замшевыми заплатами на рукавах (потом я узнал, что это английский охотничий tweed) и в коричневые лоснящиеся ботинки с перфорацией. И еще он, говоря, не то порыкивал, не то похрюкивал.
Как после этого не влюбиться в потусторонний заграничный мир? Зачем мне мама привезла из Чехословакии накануне оккупации прелестный темно-вишневый костюм-тройку? И зачем отец, долго работавший за границей, привозил мне джинсы и настоящие Blue Swede Shoes, башмаки из голубой замши? Почему я в отроческом возрасте услышал рок-н-ролльный стандарт: "Ты можешь выпить весь мой шотландский виски. Можешь поджечь мой дом. Ты можешь увести мою жену. Но никогда - слышишь, никогда! - не наступай на мои голубые замшевые ботинки!"
И еще: зачем надо было родителям с детства учить меня английскому языку? Чтобы я поступил в МГИМО и потом стал работником Внешторга, дипломатом или шпионом? Это вроде бы не входило в их планы. А в результате в подростковом возрасте я наслушался "Битлс" ("Что тебе нужно - любовь"), "Роллинг Стоунс" ("Я все закрашу черным"), Боба Дилана ("Я снова в Нью-Йорке") и, конечно, гимна всех борцов с политической туфтой - We Shall Overcome. Да еще и начитался книжек Ивлина Во про Vile Bodies и Put Out More Flags.
Ну и что?
Мое перемещение на Запад было совершенно естественным. Оно было обусловлено и присущим России беспамятством, и желанием выходца из страны, не умеющей ничему учиться, жить там, где что-то помнят. Хотя бы и склеротически, в агонии болезни Альцгеймера проговаривая недосказанное. "А вот Фома Аквинский ведь совершенно не это имел в виду по поводу Аристотеля, Дунс Скотт это лучше шепнул". Столь же естественным было возвращение на Восток. Показалось, что на родине что-то начали вспоминать, а не опрокидывать сегодняшние переживания в прошлое. Выяснилось, что на Западе оно, конечно, склероз, но имеющий причиной память о том, как жарили барабулек к столу императора Веспассиана. Здесь - пубертальное слабоумие, при котором вполне мускулистый подросток не помнит, что такое манная каша с черносмородинным "витамином", вызывавшая у него позывы к тошноте три года назад.
БУДУ УДИВЛЯТЬСЯ
И снова ну и что? Помню-то я много. Я ведь и Жака Бодрийара видел, и с Томом Крузом выпивал, правда не вспомнил, кто это такой. И по случайности чуть не влез однажды в Брюсселе, в тамошнем "Шератоне", в номер к вице-президенту Бушу: хорошо, в последний момент морской пехотинец растопырил руки. "Моя видела" неоднократно мэра Лужкова, политика Жириновского и дочку финансиста Березовского. Я даже однажды с Сержем Гэнсбуром чуть не подрался. Хуже того, я Солженицына в детстве видел, а моему младшему брату он на его первый день рождения подарил жестяной самосвал - с надписью "Живи не по лжи".
Ничего не понятно. В 1964 году на даче в Мамонтовке соседский мальчик мне рассказывал про видеомагнитофон. Может, правду говорил? В 1971 году пьяный научный сотрудник поведал в давно не существующей пивной напротив "Склифа" о нейтронной бомбе. Я уже начинал переставать удивляться. В 1985 сотрудники русского бюро BBC обсуждали со мной в прямом эфире, как дюймы и ярды соотносятся с сантиметрами и метрами. Мы все ошибались. В 1999 я пил в городе Порто портвейн разлива 1900 года. Дедушка-кавалерист тогда еще не родился.
В общем, есть что вспомнить. Что видели мои деды и бабки? Войны, революции, террор, электрификацию, телефонизацию, появление общедоступной авиации, замену паровозов на тепловозы, зарю гормональных противозачаточных средств, предрассвет телевидения, начало полетов в космос и инерцию веры в прогресс.
Что уже видел я? Крушение идеологии, окончание веры в прогресс, превращение политики в хаотическое соревнование неравновесных "Сумасшедших Максов", зарю генной инженерии, прорастание метастазов Мировой Паутины, гарантию грядущей глобальной экологической катастрофы, упадок христианства и нарастающую общую пессимистическую уверенность, что будущее - за неким "другим исламом" в духе романов Фрэнка Герберта про "Дюну".
Деды и бабки уже ушли. Они молчат, не отвечают на вопросы. Хуже - я не могу ответить себе на вопрос: "Ну и что скажешь по поводу увиденного?".
Мне 47. Это возраст, когда даже продавщица в магазине уже перестает обращаться "молодой человек". Мне пора вспоминать. Но что запомнят "дети", которым уже надоел ambient trance, для которых поездка учиться английскому на Мальту - такая же реальность, как путешествие к двоюродной тетке в бывший Свердловск, те, кто к нынешним политикам относятся как к дядькам, застящим путь? Не знаю.
/Дурацкие вопросы/
|