#9, 7 марта 2000 года. Содержание предыдущего номера...

NOT PARSED YET

"Внучка" делит пассажиров Елена АНОСОВА (N9 от 07.03.2000) Авиакомпания "Внуковские авиалинии" (ВАЛ), которая после смены руководства около полугода вела весьма тихий образ жизни, вновь напомнила о своем существовании. Как выяснилось на пресс-конференции, состоявшейся на прошлой неделе при участии нового гендиректора "Внучки" Александра Красненкера, все это время авиакомпания занималась исключительной собой любимой: ублажала периодически бастующий персонал, облагораживала салоны самолетов, а, главное, разрабатывала новую тарифную систему. Теперь у ВАЛ десять видов тарифов - от первого класса до экономического, в то время как раньше был только один - экономический. Мне просто дарили картины Беседовал Никита АЛЕКСЕЕВ (N9 от 07.03.2000) 5 февраля в здании Российского государственного гуманитарного университета (Москва, улица Чаянова, 15) открылась постоянная экспозиция "Другое искусство". Это часть собрания Леонида ТАЛОЧКИНА, на протяжении четырех десятилетий коллекционировавшего произведения художников, которые занимались, как выражались раньше, "неофициальным", или "нонконформистским" искусством. Недавно коллекционер, сам уже ставший легендой российского искусства, передал РГГУ собрание на постоянное хранение. На его основе создан университетский музей. В залах на трех этажах произведения Михаила Рогинского, Оскара Рабина, Владимира Немухина, Анатолия Зверева, Владимира Яковлева, Владимира Янкилевского и десятков других художников. Открытие произошло весьма торжественно, под звуки струнного квартета и в присутствии известных российских политиков. 1 --------------------- "Внучка" делит пассажиров Елена АНОСОВА (N9 от 07.03.2000) Авиакомпания "Внуковские авиалинии" (ВАЛ), которая после смены руководства около полугода вела весьма тихий образ жизни, вновь напомнила о своем существовании. Как выяснилось на пресс-конференции, состоявшейся на прошлой неделе при участии нового гендиректора "Внучки" Александра Красненкера, все это время авиакомпания занималась исключительной собой любимой: ублажала периодически бастующий персонал, облагораживала салоны самолетов, а, главное, разрабатывала новую тарифную систему. Теперь у ВАЛ десять видов тарифов - от первого класса до экономического, в то время как раньше был только один - экономический. Тарифная система экономкласса состоит из обычного тарифа и пяти специальных. Самый дорогой - премиальный - действует в течение года и предполагает улучшенные стандарты обслуживания пассажиров на борту, например, неограниченный выбор спиртных напитков. Шестимесячный экскурсионный тариф, который дешевле обычного на 20%, обязывает пассажира пробыть в пункте назначения минимум 7 дней. Туристический тариф (скидка 30%, билет действителен всего два месяца), имеет ряд ограничений. Самое главное - вы не можете менять дату вылета. Молодежный тариф, предоставляющий 40% скидку, распространяется только на пассажиров в возрасте от 12 до 28 лет. Ноу-хау "Внуковских авиалиний" - тариф экономкласса с открытой датой обратного вылета. Это означает, что купить билет вы обязаны сразу в обе стороны, однако в течение 6 месяцев можете поменять дату обратного вылета. Об изменении этой даты надо предупредить авиакомпанию не менее, чем за 72 часа до вылета, а пробыть в пункте назначения минимум 14 дней. При целом ряде ограничений это, пожалуй, самый дешевый тариф экономкласса "Внучки": минус 58% от базового. Тарифы бизнес-класса включают обычный тариф бизнес-класса, бизнес-класс с ограничением возраста (пассажиры от 2 до 12 лет получают 30-процентную скидку на билет) и специальный тариф (скидка 20%), действующий в течение 2 месяцев и подразумевающий определенные ограничения. Если о введении тарифа первого класса говорить еще рано, то тарифы бизнес-класса станут доступны пассажирам уже с началом весенне-летней навигации. Что касается тарифов экономкласса, то бронировать по ним билеты, как утверждает руководство ВАЛ, можно уже сейчас. Однако, пока, видимо, только в кассах самой авиакомпании. Например, кассирши Главагентства воздушных сообщений, куда обратился корреспондент "i", не смогли удовлетворить запрос, объяснив, что сами в этой системе разобраться не могут. /Технология отъезда/ ------------------ Мне просто дарили картины Беседовал Никита АЛЕКСЕЕВ (N9 от 07.03.2000) 5 февраля в здании Российского государственного гуманитарного университета (Москва, улица Чаянова, 15) открылась постоянная экспозиция "Другое искусство". Это часть собрания Леонида ТАЛОЧКИНА, на протяжении четырех десятилетий коллекционировавшего произведения художников, которые занимались, как выражались раньше, "неофициальным", или "нонконформистским" искусством. Недавно коллекционер, сам уже ставший легендой российского искусства, передал РГГУ собрание на постоянное хранение. На его основе создан университетский музей. В залах на трех этажах произведения Михаила Рогинского, Оскара Рабина, Владимира Немухина, Анатолия Зверева, Владимира Яковлева, Владимира Янкилевского и десятков других художников. Открытие произошло весьма торжественно, под звуки струнного квартета и в присутствии известных российских политиков. КОТЛЫ-ТУРБИНЫ - Леонид Прохорович, как ты стал коллекционером, когда началась твоя коллекция? - Первую работу мне подарил Боря Козлов в 1961 году. Когда я осознал, что у меня коллекция? В 76-м, когда хлопотал об этой вот квартире. До этого были картины на стенах, а коллекция это или нет, я и не задумывался. - Как началось твое общение с художниками? - Вход был довольно трудным. И я поздно вошел во все это. Тогда я работал в Центральном котлотурбинном институте. Но интерес к литературе и к искусству у меня возник лет в восемнадцать. Я нашел дома маленькую книжечку Брюсова - остаток от семейной библиотеки, которая была когда-то довольно большой, но пропала во время войны. Я понял, что есть другое кроме того, что мы в школе проходили, кроме Константина Симонова. Симонов-то просто был самым лучшим, хотя на самом деле он весьма посредственный поэт. Классику я всегда любил, но после нее вроде как все кончалось. Была хорошая литература до большевиков - и куда-то делась. В те годы даже Есенин был запрещен. Тут у меня начался интерес к Серебряному веку, я пошел по "букам". И собрание у меня хорошее, правда, многое пришлось распродать. Есть "сириновские" книги Сологуба, "скорпионовские" Брюсовы, ранние сборники Белого, много чего есть. Волошина даже один сборничек редчайший есть. А однажды ко мне на работу приходит мальчик какой-то, он к нам устроился на светокопию, чтобы "тунеядцем" не быть. И спрашивает - "Это вы, что ли, дали машинистке перепечатать Гумилева? - Да - А сборник-то какой у вас интересный, где вы его нашли? - Сам собрал. - О-о-о..." - Кем ты работал в этом котлотурбинном заведении? - В это время я уже был инженером. - Я и не знал, что у тебя инженерное образование. - У меня образование незаконченное высшее. Я накончал - Господи помилуй... Полтора курса в нефтяном, курс в энергетическом, потом в химическом машиностроении, еще где-то... Учился-учился, но не любил я технику. Однако как практик легко дошел до инженера, у меня была куча каких-то "авторских свидетельств", записанных на предприятие. От них же толку никакого не было, ни денег, ни почета. Хотя нет, польза была. Мой начальник Владимир Матвеевич делал свою диссертацию, по поводу автоматических систем управления чем-то, какими-то химическими цехами электростанций, а я приходил и говорил: "Владимир Матвеевич, эту схему можно построить не на пятнадцати реле, а на шести, и работать будет еще надежнее и быстрее - А что тебе для этого надо? - Месяц в библиотеке посидеть". Мы с ним торговались и сторговывались на трех неделях. И я уезжал в Коктебель или шлялся по Северу. Конечно, я ему кота в мешке не продавал. Я заранее идею придумывал, на стенде опробовал. Ну так вот, познакомились мы с этим парнем, с Олегом Трипольским, и он меня свел с Борей Козловым. Это было в 61-м. Потом мы с Борей друг от друга очень долго так и не отлипали. И пошли знакомства. А через неделю я познакомился с Танькой Калинкиной в "буке", она хотела сдать маленькую книжку Кандинского, а тот тогда уже был запрещен. У нее его не приняли. Цена была известная, шесть рублей, я к ней подошел и предложил купить. Люди из магазина, увидев, что мы занимаемся частной торговлей, нас выставили за дверь. Мы пошли по улице Горького в сторону Пушкинской и зашли к Боре Козлову. На следующий день она нас отвезла к Нусбергу. С ПИВОМ В ЭРМИТАЖ - Как ты познакомился с кругом Рабина, Сапгира и Холина? - К "лианозовцам" я ездил даже раньше. Году, наверно, в 59-м. Приехал, посмотрел и уехал. Кто я был? Какой-то инженер. Они к себе пускали всех, но остаться могли немногие. И сам я тогда был зеленый, ничего не знал. Меня все это привлекало, но кому я был нужен? Вот, и в том же 61-м была квартирная выставка Коли Вечтомова, у него, в Южинском переулке. Там я познакомился с Вейсбергом. В 63-м я сошелся с Харитоновым. Мы много общались. В 66-м я его возил лечиться от алкоголизма в Челябинск, к Буренкову. Был тогда такой главный врач областного психоневрологического диспансера, звезда международного значения. Челябинск был закрытым городом, но к нему даже какие-то иностранцы ездили. Их прямо у трапа самолета сажали в зашторенную машину и везли в диспансер. Буренков их лечил. - Помогало? - Еще как! Курс лечения проходил за четыре-пять часов. А Харитонов после этого так и не пил. А до этого он пил страшно. Это же была эпоха Зверева, Харитонова и Плавинского, самых алкоголизированных художников России. - Ну, и Владимир Немухин тоже чудесил. Есть же замечательная история, как его обнаружили в Эрмитаже в тапочках и с бидоном пива... - Володя запил позже. А "эрмитажная история" - так это с каждым может случиться, даже с непьющим. Вышел он теплым летним днем за пивом, по соседству нигде не нашел. Сел в такси и поехал на "Вокзалы". Там пиво и обнаружил в вагоне-ресторане питерского поезда. Пока опохмелялся - вагончик тронулся. Официантка ему говорит - "Ничего страшного, в Калинине выйдете, обратно поедете". Но к Калинину Володя уже тепло спал в купе проводников. Жарко было, сморило. А с утра он залил пива в бидон и пошел - он же художник - в Эрмитаж. - Сейчас какая-то богема осталась. Пьют, как раньше, куролесят, но все как-то обуржуазилось, стало по-другому. Тогда были очень странные времена. Люди работали лифтерами и дворниками, нищенствовали, но при этом почему-то ходили на приемы в посольства. - Это было абсолютно бредовое время. С одной стороны - дома жрать в буквальном смысле нечего. Тут приезжают какие-то немцы и привозят авоськи с продуктами и выпивкой. И соображаешь, а что делать с этим оковалком мяса? Холодильника-то нет, протухнет. И зовешь к себе в гости, либо развозишь еду по друзьям. Вообще-то, чем занимались эти иностранцы? Скупали работы по дешевке. Немцы были самые добрые, они что-то такое у нас здесь любили. Американцы по указанию сверху поддерживали антисоветски настроенную публику, но были обычно жлобьем. Был тогда в Москве такой Мэл Левински, так его, кажется, звали. У него потом крыша поехала. Например, в Москву приезжает какой-то американский оркестр, Мэлу в посольстве выдают пачку билетов, чтобы он раздал "диссидентам". А он встает у входа в Консерваторию и продает их. Потом он стал генеральным консулом в Киеве, у него началась мания преследования, он окончательно спятил и был отправлен домой. ПОЛКОВНИЧИХА ГРУ - Были и совсем странные места. Например, особняк рядом с Пречистенкой, принадлежавший американскому журналисту Стивенсу. Он и его русская жена привечали богемную публику, покупали иногда картинки. Меня туда занесло однажды, но помню до сих пор - брежневские времена, стоим на газоне, жарим "барбекю", пьем какие-то тогда небывалые напитки. А за забором идут изумленные москвичи. - Про "Стивенсониху", Нину Андреевну, я совсем недавно узнал хорошую вещь. Мне об этом рассказала Наташа Венцель, моя приятельница. Оказывается, Нина Андреевна вышла в отставку в чине полковника ГРУ. А история такая. Наташа закончила библиотечный институт, и по распределению оказалась в библиотеке Прокуратуры СССР. Но не в научной библиотеке, туда-то попадали только карьерные люди, а в ее отделение, где детективчики да прочую макулатуру для чтения сотрудникам выдавали. Сволочная работа - следователь берет книжку и в поезде забывает. А у библиотекаря - головная боль. А человек она очень коммуникабельный и познакомилась в прокуратуре с кучей народа. И вот, года два назад она встречается с какой-то старой знакомой, юристкой что ли. Та ей говорит: "Ой, Наташа, потрепаться хочется, столько с тобой не виделись, пойдем, тут кафушка одна есть, очень вкусно кормят и совсем недорого, мне там как раз с одним человеком надо встретиться". Заходят в какой-то дом без вывески, у дверей охранники-амбалы. Кормят на самом деле как в хорошем ресторане и за совершенно символические деньги. Наташа и спрашивает - "А что это такое за странное заведение?" Подруга ей отвечает - "А здесь обедают вышедшие в отставку наши шпионы всякие, рассекреченные". И тут она видит Нину Стивенс. "А она-то что здесь? - Так она же давно уже в отставке, до полковника дослужилась, но в совершенном маразме, ничего не помнит". В общем, оказывается, ее еще в 30-е годы забросили в Америку, там она с Эдмундом Стивенсом и познакомилась. Потом перед войной они приехали в Москву, так здесь и жили. Он представлял все время разные газеты, и это очень странно. Причем его ни американцы не отзывали, ни наши не выдворяли, несмотря на то, что он иногда писал очень резкие материалы. Он был нужный человек. И неизвестно, знал ли он, кем была его жена, был ли он сам завербован. Возможно, он был для нее крышей. А она, хоть и выжила из ума, но особнячком своим владеет. Дело-то как было? До войны у нее был деревянный домик где-то у Павелецкого вокзала, потом его снесли, а ей и Эдмунду от УПДК выделили этот особняк на Рылеева. Там вроде до этого было какое-то азиатское посольство, и якобы в подвале нашли трупы каких-то девиц. Дом никто после этого не хотел брать. А Нине Андреевне-то что трупы! И еще, говорят, до революции это было здание масонской ложи. Правда это или нет - не знаю. Но там была очень странная система отопления - воздуховоды во всех стенах. Но они работали и по-другому. В гостиной в одном из углов стояло кресло-качалка, на нем всегда навалена кипа книг. И только "Стивенсониха" иногда книги убирала и в кресло садилась, другим не позволяла. Покойный Женя Рухин однажды улучил момент, присел и обнаружил, что из этого места можно было слушать разговоры во всем доме. Я НИКОГДА НИЧЕГО НЕ ПРОСИЛ - Леня, как ты перестал быть инженером? - В 66-м году я понял, что уже настолько скрутился с художниками, что больше инженером работать не могу. Уволился и три месяца шлялся по Северу. А потом устроился грузчиком в Худфонд РСФСР. Вскоре стал хранителем. Это была совершенно помоечная в художественном отношении организация. Мы были обязаны закупать все, что не приобретали Худфонд СССР и Худфонд министерства культуры. Когда я принимал хранение, была недостача больше чем на миллион рублей. Потом выяснилось, что больше половины якобы пропавших картин - да кому они нужны были? - просто здесь же в запасниках и валялись, неучтенные. Потом сменилось начальство, начали заставлять ходить каждый день на работу, я и уволился. Прежнее начальство особо о дисциплине не заботилось, хотя начальник, Давыдов, бывший военный, был, мало сказать, крутой человек. Его опознал завхоз Зайцев. И после этого глухо запил. До войны завхоз Зайцев, как выяснилось, служил в расстрельной команде и потом всю жизнь считал себя проклятым человеком, жил одиноко, почти ни с кем не общался. Так вот, Давыдов командовал этой ротой и отдавал приказ "пли!" В 68-м, недели за две до вторжения в Чехословакию, он провел политинформацию и сказал: "Чехословакию надо пройти огнем и мечом!" В общем, вскорости я уволился и потом много лет лифтерил, сторожем работал, чтобы под "тунеядку" не попасть. - Как же ты, будучи практически нищим, собирал коллекцию? - А я ее не собирал. Мне просто дарили картины. Подарил Козлов, подарил Харитонов, начали дарить другие... И потом ведь я сразу вешал на стену. Мы с матерью жили в коммуналке, у нас были две большие комнаты с потолками под пять метров. А в Москве тогда мало кто этим искусством интересовался. Поэтому художники стали мне дарить свои работы. А еще - в отличие от Жени Нутовича - я никогда ничего не выпрашивал. И если коллекция у меня хорошая, так это, наверно, по этой причине. Ведь когда у человека что-то клянчат, он может подарить просто чтобы отмахнуться. А когда даришь по собственному желанию, мусор не подаришь. Это же естественно, по-человечески. Причем это может быть не самая шикарная внешне вещь, но с ней обязательно что-то связано, у нее есть какая-то история. - Сколько у тебя сейчас единиц в коллекции? - Я точно не считал. Но около двух тысяч, включая графику, скульптуры и объекты. - Как возникла идея отдать коллекцию на хранение в РГГУ? Ты не пытался договориться, скажем, с Третьяковкой? - Люди из РГГУ сами мне это предложили. Третьяковке я когда-то еще в советское время, когда мою коллекцию поставили на учет, предлагал. Но они не заинтересовались. Захотели отщипнуть какие-то кусочки, приемлемые для них, Вейсберга, например. - А когда коллекцию поставили на учет как памятник культуры? - Это было в 76-м году. - Как же удалось этого добиться в годы, когда собранное тобой искусство считалось антисоветским? - Я ничего особо не добивался. Дело было так. Наш дом пустили на снос. Нам с мамой предложили две крохотные комнатенки в коммуналке в блочной халупе в безотрадном районе Отрадное. Когда я их посмотрел, то понял: если я туда втащу все собранное у меня, нам с мамой просто не будет места. И что делать? Я - лифтер, блата у меня никакого. Димка Плавинский посоветовал идти к Халтурину, тогдашнему начальнику управления ИЗО Минкульта, кто-то говорил, что идти надо в горком партии либо к районному депутату. Я прикинул - Халтурин все-таки по части искусства, решил пойти к нему. Проконсультировался с очень крупным профессором-правоведом, отцом моей приятельницы. Он внимательнейшим образом составил прошения и объяснил, что и как говорить. Я отправился в министерство, тогда туда пускали без пропусков, брожу по коридорам, не знаю, куда сунуться. Идет какая-то тетка, я спрашиваю: "Как можно встретиться с товарищем Халтуриным? - А вы кто? - Коллекционер - Вас как зовут? - Талочкин - Он вас что, вызывал? - Нет - А вы записывались на прием? - Нет - Ну, не знаю, могу, спросить, когда можно будет записаться". Уходит в какую-то дверь, через пару минут возвращается с изумленным лицом. "Он вас просит войти". Я вхожу в огроменный кабинет, стол буквой "т". Халтурин встает из кресла и говорит: "Леонид Прохорович, если не ошибаюсь?" Тут уж я изумился. А у меня была папка с письмом и фотографиями работ. "Так, что у вас там?" Я забыл все, что надо говорить, протягиваю фотографии. Он смотрит, подписей не было нигде, так что он знал художников. "Так-так, Василий Ситников, Немухин, Плавинский, Вейсберг! А вы знаете - у нас к вам предложение". Тут я уже глаза вытаращил. "Давайте вашу коллекцию на учет поставим как памятник культуры. Мы сейчас как раз закон выпускаем об охране памятников культуры, и было бы очень хорошо вашу коллекцию таким образом зарегистрировать. А то вот нас все время обвиняют, что мы преследуем художников". Конечно, мне повезло: это был период извинений за "бульдозерную выставку". Тогда ведь как раз провели выставку на ВДНХ, в павильоне "Пчеловодство", министерство даже какие-то закупки сделало... А Халтурин продолжает: "Мы бы вам и с реставрацией помогли". Я мямлю, что с реставрацией у меня все хорошо, у меня есть отличный реставратор. "Неужели лучше, чем у нас? Как же его зовут?" Я говорю: "Вы знаете, наверно, такого, Гречичников? - Ну как же, конечно, персональный реставратор Костаки, но это, наверно, очень дорого? - Да нет, он мой друг, это я его с Костаки и познакомил". Халтурин подумал-подумал, и говорит: "Все же я дам указание, чтобы Всесоюзный центр реставрации вам поспособствовал". И директору этого центра Горину влындили - он же как раз напечатал статью - конечно, он не сам ее писал, где ругался на "абстракционистов". А тут ему же велели этих самых "абстракционистов" реставрировать. Было очень смешно: на доске объявлений висела эта статья. А рядом приказ министерства: "Товарищу Горину следить за состоянием коллекции Талочкина". Горин после этого полтора месяца на работу не ходил, стеснялся. Потом Халтурин говорит: "Мы можем вам и помещением помочь". Он-то имел в виду мастерскую. "Я к вам по этому поводу и пришел..." И рассказываю свою историю про квартиру. "Ну, это, конечно, труднее, но попробуем. Давайте быстрее ставить на учет и тогда, я думаю, все получится. У вас каталог коллекции есть? - Нет... - Вам сколько времени понадобится на то, чтобы его составить? Надо бы срочненько, я через три дня в Японию уезжаю, хорошо бы, если бы я смог его своим сотрудникам оставить - Да я бы завтра к вечеру мог все сделать". Тут он удивляется - "Это же невозможно, у вас ведь такая большая коллекция..." У меня тогда в ней было около пятисот работ. Так что я ему принес список через два дня. И через дней десять коллекцию уже поставили на учет. А еще через пару дней звонят и говорят: "Передайте Талочкину, что ему предлагается двухкомнатная квартира". Я к этому времени остался один с мамой во всем доме, остальные все уже выселились, под окнами уже стоял бульдозер. А к телефону я не подходил, чтобы не нарваться на людей из ЖЭКа. Они мне смогли вручить один смотровой ордер, а надо было три, чтобы насильно выселить. Я понял - сработало. Потом они мне предлагали тринадцать двухкомнатных квартир, но это все были хрущевские дома у черта на куличках. Эта квартира, где мы сейчас сидим, оказалась четырнадцатой. Я стоял насмерть. Наконец предлагают смотровой сюда, на Новослободской, совсем рядышком со старым домом. Я прихожу - квартира заперта. Ключей нет. Люди из ЖЭКа говорят - "Да вы зайдите к жильцам этажом выше, там квартира в точности такая же". Я посмотрел, мне понравилось, я согласился. Хотя если бы я в тот день посмотрел эту квартиру, не знаю, въехал ли бы я в нее. Она принадлежала ЖЭКу, и в ней раньше жили лимитчики. До них тут поселился какой-то начальник из Бутырской тюрьмы, но не прожил и двух недель. Переехал на удобные нары по месту работы. Потом выселили и лимитчиков. Когда я вошел, мне показалось, что пол сделан из асфальта - на нем был слой черной грязи в несколько сантиметров. Стены здесь обиты сухой штукатуркой, и в них на уровне человеческого роста повсюду были вмятины, будто кто-то методично бился головой. Кучи мусора. А под потолком - шевелящееся пятно. Тараканы. Знакомые датчане принесли мне баллон мощного средства от насекомых. Я два раза промазал всю квартиру от потолка до пола. А потом вынес на помойку два ведра дохлых тараканов. МАСТЕР СКЛАДИРОВАНИЯ - Вернемся к альянсу с РГГУ. Юрий Афанасьев лично предложил тебе передать университету коллекцию? - Музей они собирались создать давно. Афанасьев понимает, что хорошие университеты во всем мире имеют свои музеи. Дореволюционный Университет Шанявского, по образцу которого создан РГГУ, тоже имел свой музей. Сперва РГГУ договорился с Пушкинским музеем, здесь создали Музей Цветаева - коллекция слепков с античных скульптур. Потом они пытались договориться с Ленинкой о том, чтобы взять на временное хранение имеющуюся в библиотеке феноменальную коллекцию русских плакатов и афиш чуть ли не с петровских времен и до 20-х годов начала уже прошлого века. Она там лежит в папках, и никто ее не видит. Но пока ни до чего не договорились. Наташа Венцель, о которой я уже говорил, устроилась на работу в РГГУ. А Ирина Баканова, директор здешнего музейного центра, поговорила с ней, у них появилась идея сделать музей на основе моей коллекции. Я подумал - будет музей, не будет - неизвестно, но запасник дают. Прошли переговоры. Мне выделили приблизительно сто восемьдесят метров под хранение, это помещение бывших архивов Высшей партийной школы. Потолки там низкие, меньше двух метров. Так что картины размером два на три метра туда не влезают. Но у меня их и не так много, да они и так дома у меня хранились на рулонах. Но все остальное загрузилось. Теперь я с некоторым изумлением взираю на то, что там стоит, и спрашиваю себя - "А как же это у меня в квартире-то помещалось?" Это никому не понятно, в том числе и мне. Я ведь здесь еще и жил, да целой семьей! Недаром мне много раз говорили - "Тебе надо на торговом флоте супер-карго работать". Что я умею - так это втискивать много вещей в ограниченное пространство. Несколько лет назад у меня случился пожар - загорелись какие-то ящики под окном, там был продуктовый магазин (теперь каминами по двадцать тысяч долларов торгуют), выгорела кухня, слава Богу, до комнат огонь не добрался. Но ремонт все равно делать пришлось. Я все вещи и все картины стащил в одну комнату, она была набита до потолка, только оставлены узехонькие проходы. Шкаф лежал так, чтобы его можно было полностью загрузить, был использован каждый кубический сантиметр пространства. Один из столов был поставлен над кроватью, и мне надо было, чтобы поспать, червем под него залезать. Довольно уютно. В общем, я перевез коллекцию в РГГУ. Долго шли разговоры, что они начнут ремонт в помещениях, выделенных под музей, потом этот ремонт шел очень долго. После 17 августа 98-го он прервался, начался снова в прошлом году. Наконец, открытие назначили на октябрь, потом перенесли на декабрь, потом на январь. Вот и открылся музей в феврале. ХОРОШИЕ И ПЛОХИЕ ДНИ - Экспозицию делал ты? - Да, больше и некому было. - В коллекции у тебя более двух тысяч работ, собиралась она сорок лет. У тебя есть любимые художники, любимые вещи? - Любимые художники? Я недавно понял, что есть художник, который мне безумно нравится. Когда после реконструкции открылась Третьяковка, я пошел и влюбился в Шишкина. Гениальный художник! А мы всю жизнь на него ругались, "Шишкиными" обзывали самых бездарей. А моя коллекция... Это очень трудно. Это ведь жизнь, прожитая с людьми. Когда я о них думаю, они не просто художники для меня. С ними были и хорошие, и плохие дни. - Это очень заметно по экспозиции. Возможно, мне это видно лучше, поскольку я знаю большинство художников. В экспозиции есть и безусловные шедевры, и слабые вещи не очень одаренных художников. Но когда видишь весь контекст - понимаешь, что и они нужны. - Да. Эльская, например, которая давно умерла, и которую уже мало кто помнит. Или Сашка Рабин, сын Оскара, погибший в Париже. Он, наверно, даже менее интересен, чем Эльская, у той-то картинки хотя бы веселые. Конечно, мне кажется, важно вспомнить тех, кого забывают. - Скажи, ты ожидал, что доживешь до такого помпезного вернисажа - струнный квартет, бомонд, все эти политики? - Конечно, нет. Я всегда считал, что в мой век этого не случится. Я просто делал что-то, чтобы коллекция сохранилась, не распылилась, не оказалась на помойке. Понятно, что Рабина или Плавинского, Краснопевцева или Немухина все-таки сохранят. Ясно, что они денег стоят. Их продадут. А вот ту же Эльскую запросто выбросят, потому что ее никто не купит. Я могу вполне согласиться, что она не очень интересна, но без нее история будет неполной. - А почему на открытие пришли только оппозиционные политики - Явлинский, Лукин, представители СПС, - но не было ни министра культуры, ни вице-премьера Матвиенко, курирующей, кроме прочего, и культуру? - Многие дали согласие приехать. Но оказались на похоронах Собчака. Меня-то вообще, кто приедет, волновало мало. Это были афанасьевские дела. Правда, я знаю, что Путину приглашение передали, и он вроде даже согласился пожаловать. И получилось смешно. В день открытия он в одном из выступлений ни с того, ни с сего вспомнил "Бульдозерную выставку". Видимо, его помощники заготовили для него какой-то текст на случай, если он отправится в РГГУ, а у него что-то такое в голове всплыло. В общем, бред какой-то. Единственно, говорят, что жрачка на банкете после вернисажа была хорошая. Я-то задержался в залах, а когда спустился к столам, с них уже саранча все смела. Мне достался пирожок с капустой и несколько кусочков черного хлеба с луком и с запахом селедки. А потом мне принесли рыбы. "Извините, мяса не осталось, вот немножко рыбки", - сказала мне какая-то тетка. На тарелке были три ломтика рыбы красного цвета и три ломтика рыбы белого цвета размером в юбилейные рубли. На рыбе белого цвета были следы зубов. Понадкусанная она была. - Как ты считаешь, Афанасьев понимает ценность коллекции? - Он знает, что это стоит денег. И престиж - это первая университетская коллекция. А так - трудно сказать. Я ведь с ним в общем-то особо и не разговаривал, всего один раз. Проректор Минаев, с которым я в основном общался, все прекрасно понимает. У него есть личное отношение к художникам, он разбирается в искусстве. Но есть и враги. Например, университетское издательство, сделавшее мерзкий каталог. - Что, так плохо сделан? - Посмотришь - поймешь. Хуже трудно было сделать. Больше всего он напоминает меню из плохой столовки. "Разблюдовка" такая, а не каталог. Есть еще враг - завхоз. Тетка завхозша - отличный персонаж. Орет: "Дерьма понавешали и называют это картинами! А я еще это охранять должна". - Кстати, охранять-то будут? Университет есть университет, там молодежь хоть и гуманитарная, но рожки подрисовать тоже может. - Будут. В каждом зале постоянно дежурят смотрители. Восемь человек. Проблема ведь еще в том, что два зала проходные. Студенты через них ходят в аудитории. - У тебя есть гарантия, что все это будет висеть, что начальство РГГУ вдруг в одночасье не решит, что все это искусство им ни к чему? - Никогда никаких гарантий быть не может, ты что, не понимаешь, где мы живем? Как написано в "Путешествии в Сибирь барона Мюнхгаузена", "Россия - это удивительная страна. Зимой там дороги сделаны из снега, а летом из луж". Так и живем - то в сугробе, то в луже. /Разговоры/